Воспоминания арабского студента о советской Москве
Пролог. Встреча
Наша встреча произошла в Стамбуле, в мечети принцессы Михримах, дочери султана Сулеймана Кануни. Её имя на персидском означает «Солнце и Луна». С этой мечетью связана занимательная история из творчества архитектора Синана, который построил две мечети, носящие ее имя: одну в Эдирнекапы на европейском берегу, другую в Ускюдаре на азиатском. Первую он назвал «Солнце», вторую — «Луна», намекая, что им не суждено встретиться на земле, так же как они не встречаются на небесах. Но мастер заложил в этом чудесную инженерную тайну: в день её рождения, 21 марта, солнце заходит за минарет европейской мечети, а на горизонте встаёт полная луна над минаретом азиатской, и они смотрят друг на друга издали… не встретившись.
Однако судьба распорядилась так, что именно здесь меня ожидала дорогая встреча, о которой я и не думал. Мой старинный друг Башар, прибывший из далекого Сиднея, и я, прилетевший из Москвы. Прошло сорок лет с тех пор, как мы расстались в середине восьмидесятых. За это время нас свёл лишь мимолётный миг — ещё до его эмиграции. Потом наши пути разошлись, и только редкие вести доходили через группы и послания… пока Аллах не свёл нас вновь под сводами мечети Михримах.
Как прекрасно, что встреча произошла в мечети, соединившей Солнце и Луну, напоминая нам, что расстояния и времена не препятствуют встрече любимых. Взоры соприкоснулись после долгой разлуки — и годы растаяли, словно их и не было. Мы вернулись в юность, в московские дни.
Мы встретились на площади мечети, и это было похоже на возвращение изгнанника домой: не просто объятие, а возвращение целой жизни, где прежде всего слились души, а уже потом тела. Легкий бриз Босфора обвевал нас, неся свежую влагу, а голоса молящихся наполняли пространство, придавая моменту величие и красоту.
То был день, проведённый с одним из спутников моей юности, в прекрасный период жизни — годы учёбы. Мы сидели и вспоминали прошлое. Он рассказывал о студенческих днях в Институте связи в Москве, о трудностях, что испытывала верующая молодёжь в стране, где господствовал атеизм, о кампании коммунистических властей против соблюдающих студентов в начале восьмидесятых, и о том, как Аллах даровал им стойкость перед лицом испытаний.
Многие истории, хотя я жил рядом с ними и был современником некоторых событий, казались мне новыми, как будто я слышал их впервые. Его слова были подобны потоку страниц, извлечённых из старого сундука, открытого наспех, — и вот уже ожили звуки, лица, места. С каждой фразой нарастала тоска по минувшему, будто пробудилось само время, стряхнуло пыль и вернуло имена друзей и мгновения, до сих пор согревающие сердце.
И, как обычно в те давние дни, его собрание не обходилось без преданных друзей. В тот день он познакомил нас с одним братом, турком иракского происхождения, затем пришли имам и чтец, которые принимали его для совершения таравиха в прошлом Рамадане и ждут его приезда в этом году. Пришёл и знакомый турецкий торговец, который рассказал о своих студенческих годах в школах «имам-хатип», а затем поделился вестью о новой программе заучивания Корана за три месяца, которую ведёт одна турецкая проповедница в колледже.
В присутствии этой благородной компании разговоры увели нас назад — в Москву восьмидесятых. И этот разговор, наряду с знакомством с новыми друзьями, был одним из самых прекрасных моментов той нашей встречи; чистые воспоминания о временах Советского Союза, о днях искренности, преданности и стойкости, которые судьба вернула нам на берегах Босфора. И отсюда начинается история…
Стажировка
Наш друг рассказывает: Аллах предопределил, что местом моей учёбы станет Советский Союз: государство отправило меня туда для продолжения образования.
Новость обрушилась на меня как гром средь ясного неба. По правде сказать, сердце моё не склонялось к закрытой коммунистической стране. Я мечтал о Британии, например, о Кембридже или одном из престижных западных университетов. Но предопределение Аллаха решило иначе, и в этом было благо, известное лишь Всеведущему.
Не забыть тот момент, когда они назвали направление: Москва. Слово прозвучало для меня тяжело, за ним последовала дрожь в сердце и удушающая тишина. Взглянул вокруг — неподвижные лица, холодные кабинеты и убийственное равнодушие.
В тот день я встал, сделал омовение, затем совершил молитву истихары и поднял руки к небу: «О Аллах! Если в этом деле есть благо для меня в этой жизни и в вечной, предопредели его и облегчи, а если в нём нет блага — отведи от меня».
Я ясно ощущал, что всю жизнь кладу в руки Милостивого, готовый принять всё, что Он предписывает. Слёзы текли вместе со словами молитвы, сердце дрожало, будто я прощался с одной жизнью и вступал в другую.
В страхе я воскликнул: «Если в этом нет блага, пусть самолёт рухнет со мной, прежде чем я долечу!» Я не осознавал тогда, что крушение унесёт жизни и других, но этим хотел лишь выразить силу страха и величие важности моей веры.
Так жила вера в наших сердцах — дороже всего, и мир весь без неё мы считали прахом. Я ещё не знал, что эта учёба откроет мне двери в новый мир, и что Москва, имя которой сперва оттолкнуло, наполнит моё сердце незабываемыми воспоминаниями, которые будут жить во мне до конца дней.
С того момента началось путешествие, к которому я не готовился, но которое стало величайшей главой моей жизни.
Подфак. Новомосковск
По прибытии в Москву нас перевезли в небольшой городок неподалёку — Новомосковск. Там мы должны были провести целый год, изучая русский язык, прежде чем продолжить учёбу в столице.
Это был тихий, спокойный город, больше похожий на деревню, с долгой зимней стужей. Узкие улицы окружали серые скромные дома, и над всем висела странная тишина, которую нарушал лишь хруст снега под ногами.
Я поселился вместе с дорогими братьями в маленькой комнате с тремя кроватями и простым столом. Среди них был был Убайдуллах– впоследствии профессор машиностроения в университете Тафиля, и Наиф Дияб из Тулькарма … Нас связала дружба на пути Аллаха. Наши дни в Новомосковске были смесью горечи чужбины и сладости братства.
Испытание
Чужбина имеет свои испытания: одни в суровости холодов, другие — в искушениях сердца. Одно из самых странных, что со мной тогда случилось: я увидел русскую девушку необыкновенной красоты. Впервые заметил её перед университетом, а потом она словно стала появляться повсюду! За один день я случайно встречал её четыре или пять раз в разных местах. Так продолжалось несколько дней. Её красота пленила меня, и я сказал товарищам в комнате:
— «Хочу жениться на ней!»
Они с удивлением посмотрели: «Кого ты имеешь в виду?»
Я ответил: «Ту девушку, которую вижу уже несколько дней… будто она предназначена мне».
Они предостерегли: «Ты что, она же неверующая».
Я возразил: «Она же из людей Писания!»
Они сказали: «Какие люди Писания? Они — атеисты, отрицающие религию!»
И пока я колебался между желанием и страхом, случилось то, что вернуло меня на путь…
Нашид, тронувший сердце
Мы совершали молитву магриб вместе, а потом сидели, поминая Аллаха. В тот вечер я достал кассету с нашидом Абу аль-Джуда и поставил в магнитофон. Раздался его проникновенный голос: «О брат, о великая сила…». Воцарилась тишина, слова проникли в сердца. Мы ощутили, что души наши парят вместе с мотивом.
После получаса прослушивания я вскочил и решительно сказал: «Клянусь Аллахом, я не женюсь на ней, раз она безбожница!»
Братья улыбнулись: «А разве ты не говорил, что она из людей Писания?»
Я ответил твёрдо: «Невозможно, чтобы я женился на атеистке. Клянусь Аллахом, этого не будет».
То был переломный момент в моей жизни. Я понял, что искреннее слово и благой нашид способны изменить человеческое сердца после смятения и беспокойства.
Отпечаток Новомосковска
Тот незамысловатый эпизод на подготовительном году в Новомосковске стал семенем, что проросло позднее, когда я организовал ежегодный фестиваль нашидов в Сиднее. Мы собирали там известных исполнителей из разных уголков исламского мира, и в нем принимало участие более семи тысяч мусульман. В конце фестиваля мы собирали пожертвования, чтобы содержать десятки сирот в разных странах.
Там, среди огней, толпы и благозвучных голосов, сердце моё возвращалось к той маленькой комнате в Новомосковске: скромной и простой, где мы однажды слушали кассету с нашидом, и слова всколыхнули души и изменили мое сердце.
Я осознал, что нашид с его искренними словами и стройными мотивами обладает сверхсилой, и что его воздействие на души, особенно на молодёжь, не выразить словами. С того момента я понял: то, что начинается семенем в крохотном уголке, со временем может вырасти и стать светом, наполняющим сердца и обеспечивающим тысячам сирот жизнь по всему миру.
В московском институте
После окончания подготовительного года каждый из нас вернулся на родину на летние каникулы. Помню, что отпуск совпал с месяцем Рамадан, а дни в России в то время были очень длинными. Время ифтара настало вместе с взлётом самолёта. Мы достали блюдо «маклуба» (арабский плов), которое приготовили специально для разговения, и начали есть, пока самолёт всё ещё набирал высоту.
Стюардесса подошла с удивлением и сказала:
— «Ребята, подождите немного, мы скоро принесём вам горячее питание».
Но мы, постившиеся более двадцати часов, не обратили внимания на её слова и продолжили трапезу.
В те годы рейсы делали несколько остановок, прежде чем вернуться в Москву, словно автобус, собирающий пассажиров по дороге. Мы прибыли домой ночью, перед самым фаджром. И я удивлялся сам себе: разговелся я в России, а сухур ел уже из материнских рук в нашем доме.
После завершения летних каникул мы возвратились в Москву, чтобы поступить в инженерный институт. Чувство возвращения было другим: в первый раз я был чужим, растерянным, едва улавливавшим русские слова. А теперь уже читал надписи на улицах, понимал, что говорят люди вокруг, и мог говорить сам — хоть и с запинками и акцентом. Это придавало немного уверенности, хотя и не снимало всю тревогу.
В общежитии
Наше общежитие находилось на тихой окраине Москвы. Серое старое здание с широкими окнами, словно тянущимися за остатками дневного света. Зимой мы пробирались по узким улочкам, укрытым тяжёлым снегом, а пронизывающий холод безжалостно просачивался даже под плотную одежду.
Внутри же было теплее — не только благодаря центральному отоплению, но и благодаря доброй дружбе. В комнате то раздавались разговоры, то наступала тишина, когда каждый погружался в книги или письма. Жильё стало для нас не просто местом отдыха, а маленьким домом на чужбине.
Больше всего меня поразило, что студентки жили в том же здании: их комнаты находились рядом с нашими, они пользовались общей кухней и тем же туалетом и душем на первом этаже. Это было тяжёлым искушением для молодых людей, и уберечь могло только твёрдое держание «за вервь Аллаха» и стремление к вечности. Я часто молился: «О Аллах, укрепи сердца наши на Твоём пути». Поэтому я всегда старался навещать друзей, которые напоминали о Всевышнем, особенно товарищей из расположенного неподалёку энергетического института.
Там я познакомился с братьями из Туниса, Ливана, Палестины и Иордании: Салихом, Хамадом, Галибом и Аднаном. Встречи с ними приносили душе спокойствие и напоминали, что я не одинок в этой чужбине, и что вера, наполняющая сердца, способна отразить любое искушение.
Московская мечеть
Мы встречались с другими друзьями и студентами из разных московских институтов по воскресеньям в мечети на Проспекте Мира, чтобы вместе совершать зухр. Эта мечеть была для нас больше чем молельня — она стала оазисом тепла веры в сердце огромного, чарующего, но утомительного города.
Там мы знакомились с братьями-татарами из Москвы, а также с гостями из других городов. В один из дней к нам приехал брат из Львова, в другой раз — из Харькова. После молитвы мы сидели, беседовали, а наш друг Аднан проводил еженедельный урок.
Однажды мы устроили празднование Мавлида ан-Наби. Аднан прочитал содержательную лекцию о Мавлиде и о роли молодёжи в распространении ислама в начале миссии Пророка ﷺ, а один из иорданских братьев блестяще перевёл её на русский язык. После этого мы вместе исполнили прекрасный нашид: «О Пророк, мир тебе…». Атмосфера была величественной и трогательной. Мы чувствовали, что нас объединяет не просто учёба на чужбине, а братство во имя Аллаха, которое стирает границы и расстояния.
В тот период я познакомился с юным татарским юношей по имени Мухамед. Это было в 1981 году. Его отец работал тогда в мечети. Позже я встретил его снова, когда он изучал арабский язык в квартире моего друга Абдульхамида, женившегося на местной татарке. Я жил у них несколько дней, пока не получил комнату в общежитии, и это был первый дом, который открыл для меня двери в Москве.
Московская мечеть 1981 годУчеба
Учёба была нелёгкой: никаких поблажек иностранцам. Лекции одинаково строгие для русских и приезжих. Преподаватели не знали, что такое снисхождение: входил профессор с каменным лицом, безостановочно излагал материал, неожиданно задавал вопросы и диктовал то, что считал нужным. Иногда мы смеялись между собой над трудными словами, которые едва удавалось произнести. Но мы поддерживали друг друга, учились и терпели. Со временем мы привыкли к этому жёсткому ритму и даже стали обгонять многих русскоязычных студентов в успеваемости.
Дни в институте были не просто учёбой — это была школа жизни. Мы испытывали себя, укрепляли волю и создавали связи, которые спустя десятилетия всё ещё озаряют память. В Москве мы осваивали не только инженерную специальность, но и учились, как держаться за Аллаха и поддерживать друг друга — несмотря на холод чужбины и суровость дней.
Татарская семья в Москве
В Москве я познакомился поближе с одной почтенной татарской семьёй — дяди Хусеина, да помилует его Аллах. У них было три дочери-школьницы: Рамиля, Наиля и Адлия, а также маленький сын Али, который ходил в детский сад. Я регулярно навещал их, чтобы обучать девочек арабскому языку и Корану.
Каждое воскресное утро я рано выходил из общежития и ехал к ним. Жили они недалеко от станции метро «Ждановская» (ныне «Выхино»). Оттуда я садился на «маршрутку» — ту самую маленькую, всегда переполненную автобусную машину, выходил рядом с их домом и пешком доходил до подъезда. Помню, они жили в квартире на четвёртом этаже.
Мать была очень осторожной и внимательной, прекрасно понимала обстоятельства, в которых мы тогда находились в Москве. Она всегда наставляла меня:
— «Не поднимайся прямо на наш этаж. Лучше выйди этажом выше или ниже, а потом поднимись или спустись по лестнице. И не звони в дверь, она будет открыта. Просто толкни её и входи». Так я и делал, приходя и уходя, чтобы не привлекать ничьего внимания.
Я до сих пор хорошо помню тетради девочек: их первые линии, первые попытки писать арабские буквы. У меня и сейчас хранятся некоторые из тех тетрадей в моём доме в Сиднее — словно послания из далёкого времени. Быть может, и сами они, спустя более сорока лет, всё ещё помнят арабского учителя, который приходил к ним с жаждой знаний в самое сердце Москвы.
В московской мечети — дядя Хусейн (слева от старика в чалме) 1981 годКампания по отчислению
Хамад
В августе 1981 года было принято решение об отчислении нашего друга Хамада из университета. Он уже учился на пятом курсе — выпускном. Он пытался немного потянуть время и скрываться, пока его посольство не вмешается и не решит вопрос. Чтобы уйти от напряжённой атмосферы, он отправился пожить у друзей в Университете дружбы народов, в районе Юго-Западная. Но бдительные люди в штатском схватили его прямо на станции метро до того, как он добрался до места. Его отвели, словно преступника, в комнату в общежитии и холодно сказали: «Собирай вещи, сейчас отвезём тебя в аэропорт».
В то время я находился в комнате у Салиха, мы ужинали. Братья сказали мне: «Ты — новое лицо, тебя ещё не знают. Иди в комнату Хамада и забери его книги, пока они не пропали». Я поднялся и увидел страшную картину: равнодушные офицеры сидели в соседней комнате, играли в карты, смеялись — даже не осознавая, что играют судьбой студента, у которого отбирали годы жизни, пока он паковал чемодан, чтобы быть высланным из страны.
Его выгнали без вины, без обвинения, без суда, и даже не выдали никакого документа, подтверждающего годы учёбы. Они хотели стереть его будущее так, будто его и не было. Но Аллах сохранил его: у него остался зачетная книжка («зачётка»). Вернувшись на родину, он перевёл её и заверил перевод, что позволило ему закончить последний курс уже там и успешно получить диплом. Так сбылось обещание Аллаха: «Воистину, Аллах не теряет награды творящих добро» (Коран, 9:120).
Салих
Наш дорогой брат Салих также был отчислен. Но он встретил это решение со смирением и терпением, а потом устроил всё так, чтобы продолжить учёбу в Европе. Мы встретились в день его отъезда. Я сказал ему: «Пришли нам адрес и телефон, когда доберёшься, может, и нам придётся последовать за тобой, если нас выгонят». Он спокойно улыбнулся и ответил: «Полагайтесь на Аллаха и доверяйте Ему — Он вас не оставит».
Позднее он обосновался в Германии, завершил учёбу и стал директором крупного исламского культурного центра, одним из опор религиозного просвещения в Европе.
Аднан
А наш друг Аднан — брат, духовный наставник — тоже был отчислен из университета без объяснения причин. Он был одним из лучших студентов, но даже это не помогло ему. Это был дорогой сердцу друг, которого любил каждый, кто его знал. Мы встречались каждую неделю в мечети, читали Коран и изучали тафсир.
Когда до меня дошла новость о его отчислении, я воспринял её как удар грома. Я пришёл к нему в общежитие энергетического института, чтобы утешить хотя бы себя, прежде чем утешить его. Я сказал: «Не печалься, Аллах откроет тебе путь». Он улыбнулся с уверенностью верующего и ответил: «Брат мой, отчисление — это пустяк. Я боялся, что меня просто собьет машина на дороге! На этом фоне исключение — ничто, иншаАллах».
После этого он переехал в США, продолжил учёбу, получил степень магистра и оставил там заметный след на пути просвещения.
На грани исключения
Когда я в тот день навестил Аднана, я не оставил студенческий билет у вахтёра, как предписывали правила общежития. Пока я был у него, нас внезапно проверили сотрудники. Они грубо спросили: «Что ты здесь делаешь?» Я растерянно ответил: «Навещаю товарища». Но они знали, что он исключён, и сказали: «Спускайся вниз и зарегистрируй свой билет».
Я понял, что попал в ловушку: ведь я из другого института, из другой страны, и при этом навещаю студента, которого уже отчислили… Значит ли это, что и моё имя попадёт в чёрный список? У меня был с собой паспорт, и я подумал: «Дам им паспорт, ведь там имя написано на английском, не так как по-русски, они не заметят разницы». Но когда я доставал его, из кармана выпал студенческий билет. Они быстро подняли его и сказали: «Нам не нужен твой паспорт, нам достаточно этого». Тогда я сказал про себя: «Вот и попался!»
Я вернулся встревоженным и провёл ночь в раздумьях: как я доберусь до Салиха в Европу? На следующий день я пришёл на лекцию и вышел из неё с чувством, будто стою на краю пропасти. Но Аллах проявил ко мне милость: в моём институте руководители были более лояльными и меня не тронули. Так я продолжил учёбу.
Мухаллад
У меня уже была открыта виза, чтобы навестить друзей, с которыми я учился в подготовительном году и которые жили в далёком промышленном городе. Среди них был добрый друг Мухаллад — да помилует его Аллах, — которого также исключили по несправедливости. Но он не сдался: продолжил путь и позже поехал учиться в США, где присоединился к нашему другу Аднану. Вместе они завершили свою академическую дорогу.
Так изгнание вновь соединило их — но уже за океаном, в далёкой стране.
Интриги земляков
Наши исключённые товарищи не совершили никакого преступления, не угрожали безопасности, не замышляли заговоров против кого-либо, не таили ненависти или злобы и не сделали ничего, что заслуживало бы такого сурового наказания. Со временем стало ясно: часть этих решений была следствием козней и наветов со стороны некоторых наших земляков — либо по глупости, либо из-за зависти, а некоторые чиновники, к сожалению, верили им.
Однако вмешательство посольств иногда восстанавливало справедливость и сглаживало ситуацию. Мы видели это на примере наших товарищей Рамадана из Туниса и Мухаммада Икбала из Пакистана; оба они чуть не были отстранены от учебы, если бы не поддержка посольств их стран. Им было позволено завершить образование, и в конечном итоге они выпустилась с Божьей помощью.
Пятнадцать цветов, вырванных из сада
Из-за этой атмосферы доносов и козней мы потеряли группу лучших товарищей — всего пятнадцать студентов. Их всех изгнали лишь за то, что они держались за свою веру. Большинство из них были студентами энергетического института из разных стран: иорданцы, тунисцы, палестинцы, суданцы, йеменцы… Нежные цветы, вырванные из сада Москвы, но аромат которых оставался в наших сердцах, как бы далеко ни заносила их судьба.
А мы, те, кто остался, жили каждый день с сердцами, устремлёнными к Аллаху, ожидая своей участи и вверяя Ему все дела. Мы искали защиту у Его величия, двигались между страхом и надеждой, видели в Его хранении покров, в Его решении — милость, в Его защите — утешение.
Истории из нашей московской жизни
Безумная новогодняя ночь
Каждый Новый год я собирал братьев у себя в комнате. Мы проводили ночь в молитве и поминании Аллаха, укрываясь от негатива ночи, в которую лились реки спиртного. Я готовил еду и соки, а мы бодрствовали до рассвета в духовной атмосфере и культурных викторинах. Мы продолжали эту традицию три или четыре года. Это были проблески света в той длинной ночи.
Красный диплом
Наш брат Мухаммад Али из Туниса — да помилует его Аллах — учился в Университете дружбы народов. Он был старше нас, добродетельный, щедрый, навещал нас ради Аллаха, и его встречи с нами наполняли атмосферу теплом и дружбой.
Однажды он пришёл ко мне в канун важного экзамена. Я подумал: «Разве будет красиво, если он выпьет только чай и уйдёт?» Я достал из холодильника кролика — я часто тогда держал кроликов и резал их, — освежевал его и поставил в духовку. Мы поели, помолились, выпили чаю, и он вернулся радостный после визита. А я помолился Аллаху, чтобы Он благословил оставшееся у меня время. Я учился до самого утра, вошёл в аудиторию и сразу же, получив билет, написал все ответы. Получил высший балл и вышел. Казалось, Всемогущий Аллах сказал мне: «Не пропадает время, которое отдано ради Меня». Я понял, что Аллах благословил меня за то, что я угостил брата. Так я закончил учёбу с отличием и получил красный диплом, с милости Аллаха.
Омар и кролик
Однажды наш друг Омар пригласил меня и моего соседа по комнате на обед. Он просил не опаздывать, потому что собирался приготовить кролика, которого лучше есть горячим. Но на входе в его общежитие нас остановил и не пустил охранник. Мы обменялись быстрыми взглядами, затем улыбнулись и пошутили: «Не дадим лишить нас кролика!»
Мы недолго ждали: Омар вышел, держа в руках одеяло, расстелил его под деревом в парке у Москвы-реки, затем принёс жареного кролика. Мы уселись на свежем воздухе, а прохладный осенний ветерок дул со стороны реки. Мы ели и смеялись. Так запрет охранника превратился в весёлую историю, которая до сих пор жива в сердце.
А его суп из чечевицы с кинзой, приготовленный по рецепту матери, остался в памяти вкусом, который невозможно забыть. Омар был благородным, щедрым юношей, гостеприимным, соединявшим лёгкость характера с искренней дружбой. Он завоевал особое место в наших сердцах.
Новые вкусы в Москве
Студенческая жизнь собирала нас за братскими столами со всех сторон. Братья из Йемена, среди них наш друг Хусейн — да помилует его Аллах, человек доброй души и весёлой шутки, — учились в Университете дружбы народов на юго-западе Москвы. Дорога к ним на транспорте занимала три часа в одну сторону, но мы всё равно преодолевали её ради их компании и щедрых угощений.
Они мастерски готовили рыбное блюдо «сайадия» и подавали его с йеменским «аль-ашшар» — это лимон, нафаршированный перцем и соленьем, острый и солёный, от одного вкуса которого текут слюнки. В нём соединялись жар юга и вкус моря.
Наши тунисские друзья жили вместе с нами в том же общежитии. Среди них были Салим и Мунсиф, которые часто угощали нас тунисским кускусом: большая кастрюля медленно кипела, источая ароматные пары, и блюдо подавалось горячим, украшенное слоем овощей и мяса, приготовленных на медленном огне. К нему прилагалась красная тунисская хариса — острая паста, обжигающая язык и пробуждающая чувства.
Мы сидели вокруг блюда с кускусом, а ложки, ударяясь о его края, звучали как скрытая мелодия. Такие вечера наполняли сердца радостью и дружбой, возвращая нам эхо далёкой родины, словно мы на мгновение снова оказывались у себя дома.
Так, будь то за тысячи километров или рядом по соседству, совместная трапеза становилась мостами любви, и вместе с ней укреплялись братские узы, соединявшие нас из разных стран и земель. Казалось, маленький столик в Москве расширялся, чтобы вместить всю умму.
То было время, когда мы жили возвышенной братской связью: узами веры и прочной опорой, которые крепче любых уз крови, родины или племени. Брат из Туниса, Индии или Бенгалии занимал в сердце место такой дружбы, что её границ невозможно было определить. Клянусь Аллахом, в те дни мы вкусили сладость братства во всех его проявлениях.
Между стойкостью и бегством к Аллаху
Искушение женщин
Самым тяжёлым испытанием в институте было искушение девушками. Студентки жили вместе с нами в том же здании, ходили по коридорам в домашних халатах, которые не прикрывали тела, а напротив — подчёркивали их прелести. Наши нервы были на пределе, и если бы не остаток веры, горевший в сердцах, души могли бы растаять в страсти.
Иногда фитна сама стучала в двери — в улыбке или случайном слове, и сердца едва не дрожали. Но милость Аллаха была больше: Он отводил её от нас благословением веры.
Однажды ночью одна из них постучала ко мне и с кокетливой интонацией по-русски сказала:
— «Мне нужна спичка».
Я улыбнулся и ответил:
— «Я не курю».
И заранее предостерёг себя маленькой хитростью: будто я женат. Я носил кольцо на пальце, и это удерживало их на расстоянии — они уважали такую «верность».
А в последние дни перед отъездом одна из них проявила смелость, граничащую с дерзостью:
— «Все эти годы ты меня игнорировал. Но теперь, перед своим отъездом, оставь мне на память… ребёнка, который будет напоминать обо мне».
Земля словно качнулась подо мной. Я подумал: «Вот и это тоже из испытаний…» И твёрдо, но вежливо ответил словами Юсуфа, мир ему:
— «Упаси меня Аллах!»
А про себя сказал: «Поистине, я боюсь, что если ослушаюсь Господа моего, то подвергнусь наказанию в великий День».
Она ушла молча.
Тем не менее я соблюдал советские обычаи в официальных случаях. В частности, была традиция отмечать «женский день» — 8 марта, и делали это с почти священным почтением. В этот день я покупал цветы всем своим однокурсницам, преподавательницам, секретаршам и вахтёршам общежития — никого не оставлял без трёх гвоздик и плитки вкусного русского шоколада.
Они ценили это и в то же время удивлялись, почему я их избегаю. И даже завидовали моей жене — хотя никогда её не видели — за мою верность и преданность.
Тот период стал для нас школой: в ней спасался тот, кто держался за вервь Аллаха, и падал тот, чьё сердце было небрежным.
Избегать харама
Летом 1985 года, в предпоследний учебный год, нам предстояло пройти производственную практику на одном из предприятий по специальности. Мне досталась практика в Ленинграде, как раз на время летних каникул.
Я спросил о товарищах, но мне сказали, что все уже разъехались, и последним уехал брат Салах из Йемена, отправившийся на родину.
Я сел и задумался: два месяца одному в студенческом общежитии, без друга, без советчика… Это — дверь к искушению. Я не открою её.
Я совершил истихару, связался с семьёй и договорился пройти практику у них. Подал в институт нужные документы и прошение о выезде, и мне разрешили.
Почему я так поступил? Потому что боялся за себя от слабости. Ведь шайтан ближе к одному, чем к двоим. Я предпочёл бежать к Аллаху.
Я понял, что настоящая сила — не только в том, чтобы противостоять искушению, но и в том, чтобы изначально избегать его дверей.
Представь, как жизнь тогда со всех сторон была подобна огню, но мы находили в искреннем братстве и в поминании Аллаха райский сад, куда укрывались. В сердце Москвы мы поняли: чужбина — это не пустота места, а битва с собственной душой, и близость к Аллаху превращает испытания в дары.
Эти истории были не просто воспоминаниями — это была часть нашей жизни. В них был свет дружбы и тепло братства, горечь страха и сладость надежды. Но самое главное — они учили нас приближаться к Аллаху и жить в надежде на Его довольство.
Больница
Помню, как меня навестил друг из города Запорожье, и я приготовил для него изысканную сайадию в большом казане, который одолжил у узбекских студентов. После молитвы магриб мы отправились к другу в институт путей сообщения: он вернулся из дома и привёз с собой щедрые восточные сладости. Он угостил нас, и мы сидели у него, беседуя.
Но на обратном пути к общежитию у меня внезапно начались сильные колики. В то время как я добирался, как раз приехал мой брат из другого города. Он сразу вызвал скорую помощь. Врачи дали мне лекарство, от которого меня стошнило, а затем настаивали на госпитализации.
Но я категорически отказался. Я боялся. Я уже слышал историю о том, как однажды медсестра соблазнила молодого человека прямо на больничной койке, и это плохо сказалось на его учёбе и дальнейшем пути.
Врачи настойчиво уговаривали меня ехать, но я настоял на своём и подписал бумагу об ответственности. Я терпел боль, пока она, слава Аллаху, не прошла. А когда облегчение пришло после тяжести, я возблагодарил Аллаха за то, что испытание завершилось благополучно.
Поездка в Душанбе
В январе 1986 года я посетил Душанбе по приглашению двух друзей: Ахмада аль-Вали из Йемена, да помилует его Аллах, и Мухаммада Абсара из Бангладеш. Они перевелись из Университета дружбы народов в Москве в медицинский институт в Душанбе.
Они составили для меня программу поездки в деревни, но, когда я прибыл, сообщили, что обстановка небезопасна, поэтому мы ограничились посещением нескольких фермеров на окраинах столицы.
Мы зашли к одному из них незадолго до захода солнца. Я спросил его сына:
— «Читаешь ли ты Коран?»
Он уверенно ответил:
— «Да».
И прочитал его красивым голосом, с правильным произношением. Я спросил:
— «Где ты учился?»
Он сказал:
— «В подвале, под землёй».
И добавил:
— «Русский учитель писал нам арабские фразы на доске, и тому, кто прочтёт их, он обещал дополнительные оценки… Так он узнавал, кто тайком учит Коран».
Потом этот мальчик встал впереди нас и возглавил молитву магриб. Его голос был мягким и мелодичным, чтение — правильным и красивым. После молитвы я пожал ему руку и сделал за него дуа.
На следующий день мы посетили одно помещение, стены которого были увешаны портретами Маркса и Ленина. Я с удивлением спросил:
— «Что это за место?»
Они ответили:
— «Это мечеть!»
Они собирались здесь на тайные молитвы, прикрывая поклонение под предлогом чаепития и игры в нарды. Это было поразительное зрелище: михраб, скрытый за портретами советских вождей, и тихие голоса, шепчущие «Аллаху акбар» в самом сердце советской столицы республики.
И я никогда не забуду тот вечер, когда один из братьев-таджиков настоял, чтобы я поужинал в его деревенском доме. Его старая мать ждала нас. Её дрожащие от старости руки приготовили знаменитый плов, и она встретила нас с такой щедростью, которую трудно описать.
Когда мы собрались уходить, она подарила мне корзину, полную хурмы и грецких орехов, а затем зашила её тканью, чтобы по дороге она не раскрылась.
Я вышел из Душанбе, держа корзину в руках, но в сердце моём было нечто куда более ценное: уверенность, что свет Корана, даже если его прятать в подвалах, никогда не погаснет.
Мой друг закончил рассказ со слезами на глазах:
— «Такова была наша история… История, которую не стирает время и не гасит расстояние».
Заключение
Из Москвы началось это путешествие; в её коридорах мы прожили самые прекрасные дни, вкусили сладость веры и сплели нити искреннего братства.
А в Стамбуле спустя десятилетия состоялась наша встреча — в стенах мечети Михримах, словно солнце сошлось с луной после долгой разлуки.
И до сих пор в сердце живёт надежда, что Аллах дарует нам новую встречу с остальными любимыми братьями: либо в дорогой нашему сердцу Москве, где зародилась мечта, либо у Хауза (Водоема) Пророка, к которому стремятся души… ведь именно там и назначена встреча.
Информационное агенство IslamNews.Ru
Войти с помощью: