Вчера была 66-я годовщина снятия блокады Ленинграда. Несколько лет назад вышла книга, подготовленная кандидатом исторических наук Никитой Ломагиным на основе документов, которые ранее не публиковались: "В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД". Составляют эту книгу материалы военной разведки 18-й армии группы армий “Север” и нацистской службы безопасности СД (из Национального архива США) и управления НКВД СССР по Ленинградской области и Ленинграду (из архива УФСБ по Ленинградской области). 47 немецких документов и 40 спецсообщений УНКВД (5 сент. 1941 – 6 мая 1943 г.) создают картину блокады Ленинграда, которая полностью разрушает внедренные в массовое сознание представления о “900-дневной героической обороне” и “монолитном единстве партии и народа, фронта и тыла”.
Голод как некая абстракция, как компонент “героического мифа” – это одно, а что пришлось пережить ленинградцам, какими были обстоятельства существования, которые для очень многих оказались невыносимыми, – это совсем другое. Почти 60 лет эта “ненужная правда” оставалась тайной. Наиболее интересны материалы НКВД. Немецкие сводки – военные документы, они лишены деталей, хотя надо сказать, что общую картину (настроения отчаяния и подавленности, недовольство, критическое отношение к властям, голод, смертность, нереальность внутригородского восстания) нацисты представляли верно. Впрочем, мне кажется, я понимаю, почему в этой книге появились немецкие разведсводки: для баланса. Составитель не мог не ощутить необходимости напомнить, с кем на самом деле велась та война, что началась 22 июня 1941 г. (а фактически раньше, 17 сентября 1939 г., когда советские войска вступили в Польшу). Если взять только материалы НКВД, то неминуемо возникло бы ощущение, что власти СССР воюют не только с немцами, но и со своим народом, с населением Ленинграда тоже.
Итак, сообщения НКВД. Начну с наиболее эксцитативных. “Рабочий ленинградского речного порта С.А.М., 42 г., проживавший в барже в Гребном порту, и его сын Николай, 17 лет, убили проживавших совместно с ними рабочих М. и И. Трупы убитых расчленили, ели сами и променивали рабочим соседних общежитий на вино и папиросы под видом конского мяса” (12 янв. 1942 г.). “Сестры И. Анастасия 29 лет и Серафима 16 лет, решив употребить в пищу человеческое мясо, совершили убийство своей 14-летней сестры, труп которой расчленили и употребили в пищу” (28/29 янв. 1942 г.). “Случаи людоедства в городе уменьшились. Если за первую декаду февраля за людоедство было арестовано 311 человек, то за вторую декаду арестовано 155 человек. Работница конторы “СОЮЗУТИЛЬ” П. 32 лет, жена красноармейца, имеет на иждивении 2 детей в возрасте 8 – 11 лет, привела к себе в комнату 13-летнюю девочку Е., убила ее топором и труп употребляла в пищу. В. – 69 лет, вдова, убила ножом свою внучку Б. и совместно с матерью убитой и братом убитой – 14 лет, употребляла мясо трупа в пищу... Л. – 34 лет, уборщица 3-й стройконторы и ее соседка по квартире К. – 35 лет, безработная, употребляли в пищу труп умершего мужа Л., скрыв его от регистрации и похорон. Всего за эти преступления арестовано 879 человек. Дела на 554 человека следствием закончены и переданы на рассмотрение Военного Трибунала, 329 человек уже растреляны, 53 человека приговорены к 10 г. лишения свободы” (23 февр. 1942 г.). “Всего за людоедство арестовано 1171 чел.” (13 марта 1942 г.). 14 апреля арестованных уже 1557 человек, 3 мая – 1739, 2 июня – 1965... К сентябрю 1942 г. случаи каннибализма становятся редкими, и только в спецсообщении от 7 апр. 1943 г. впервые говорится, что в марте не было отмечено убийств с целью употребления в пищу человеческого мяса.
Естественно, были и нападения (и убийства) с целью отобрать продукты и карточки, но их всегда было на порядок меньше, чем случаев людоедства: если в первую декаду февраля 1942 г. за поедание человечины было арестовано 311 чел., то за грабеж – 26 чел. В тот же период органы зарегистрировали 11 случаев нападения граждан на повозки с хлебом и продмаги, причем арестовали не всех, а только самых активных – 29 человек. При этом можно оценить подлинный размах каннибализма, если учесть, с одной стороны, реальную раскрываемость преступлений в блокадном городе, а с другой, представить город, превратившийся в один большой морг, где трупы лежали везде и были легко доступны. Вся статистика дана на фоне еще более жутких данных: в первой декаде февраля умерло 36606 человек (мужчин – 65,8%), во второй – 34852 (мужчин – 58,9%). Тут же сообщается, какое количество продуктов недодано населению по сравнению со скудными нормами. Причины не раскрыты, наверное, продовольствие просто крали.
Параллельно органы НКВД фиксировали все высказывания, направленные против ленинградских властей и советской власти в целом. Стукачи трудятся не покладая рук, несмотря на голод и холод. “На улучшение положения рассчитывать трудно. ПОПКОВ о положении в городе беззастенчиво лжет, но он заговорит правдивым языком, когда мы пойдем громить магазины” (сотрудник театра “Новый ТЮЗ” Демина, 28/29.1.42). “Наши руководители довели народ до того, что люди стали убивать и есть своих детей, а мы, дураки, сидим и молчим. Народу нужно подниматься, пока все не умерли от голода. Пора кончать с этой войной” (домохозяйка Корнетова, 28/29.1.42).
“Удивляюсь, что в городе пока обходится дело без голодных бунтов. Очевидно, это объясняется физической слабостью людей. Население потеряло доверие к советской власти” режиссер “Ленфильма” Цехановский, 10.2.42). “В Ленинграде у руководства стоят бездарные люди, которые виноваты в гибели населения от голода. О писателях нет никакой заботы. Население Ленинграда ненавидит ПОПКОВА, и женщины готовы его растерзать” (писатель И. А. Груздев, 23.2.42). “Люди продолжают умирать от голода, а ленинградские руководители не обращают на это внимания. Они считают, что чем больше умрет людей, тем легче обеспечить продовольствием оставшихся в живых” (служащая конторы Ленмостстрой Эрман, 23.2.42).
В разговорах люди, привыкшие к тому, что всюду уши, проявляли сдержанность. Большее отчаяние фиксировала военная цензура, перлюстрировавшая письма. В конце января 1942 г. отмечалось, что если в начале месяца отрицательные настроения охватывали до 9% писем, то к концу месяца – уже 20%. В спецсообщении от 23 февр. 1942 г. было подсчитано, что “отрицательные настроения... составляют 18%”. “Мы живы наполовину, как тени загробные. Государство, видно, не думает нас кормить, хотя мы все питали надежду...”. “Мы вероятно больше не увидимся. Нет у меня надежды на жизнь. Уже едят человеческое мясо, которое выменивают на рынке. Дела идут не на улучшение, а на ухудшение”. “Наша жизнь – это организованное убийство гражданского населения. Город стал кладбищем и навозной кучей”. “Что глядят наши руководители, вся земля усеяна трупами. Не сегодня-завтра и нас не будет. Из руководителей никто не умирает”.
Руководители, к слову, питались очень недурно. А с октября 1941 г. готовили глобальный взрыв всего города (58,5 тыс. объектов), вместе с предприятиями собираясь похоронить под обломками и жителей, а для проведения досуга заказывали в Публичной библиотеке книжки про Ната Пинкертона и Ника Картера, бульварные романы Брешко-Брешковского, графа Амори и Веры Крыжановской. Кормить жителей было бесполезно, Смольный всем готовил смерть: взрыв мог произойти и в 1941, и в 1942, и в 1943 году.
Общая идея “отрицательных антисоветских настроений”, как их характеризуют сводки НКВД, – ощущение глобального обмана и покинутости руководителями. Люди, уже привыкшие за годы советской власти к тому, что они целиком принадлежат государству, которое заботится о них, кормит и одевает, люди, лишенные малейших возможностей для экономической самодеятельности (особенно в блокированном городе!), вдруг понимают, что властям до них, “маленьких человеков”, дела нет вовсе. Что программа властей предельно проста: использовать для работы, пока у голодных еще есть силы, подбодрить бессмысленной ложью, кинуть ничтожный паек, безразлично наблюдать, как простой человек умирает от голода (в то время как “из руководителей никто не умирает”), – вот эти ощущения и заметны в 20 процентах “отрицательных” писем, которые писали те, кто привык анализировать и фиксировать. Естественно, это интеллигенция, уцелевшая в Ленинграде даже после “кировского потока”.
Другие реагировали непосредственно: отказывались работать в условиях голода, бросали цеха, наконец, грабили магазины либо уж вовсе теряли человеческий облик и становились людоедами, видимо, ощущая, что завтра не будет, что ничего их уже не ждет и никто не спасет. Бога нет, и все позволено. Художники слова, авторы “блокадных книг” всегда обходили молчанием то духовное состояние, в котором находились блокадники. Судя по книге, оно было запредельным. То, что принято именовать “героизмом”, было на самом деле отчаянной борьбой за существование в условиях, когда город и его жителей руководство обрекло на тотальное уничтожение.
Конечно, было много и таких, кто верил официальной пропаганде или жил по инерции, ни о чем не задумываясь. Но это была лишь одна из категорий населения. Иначе говоря, жуткая атмосфера отчаяния и моральной деградации характеризует блокадный Ленинград в не меньшей степени, чем работающие предприятия, госпитали, отряды ПВО и пожарных, оплаченные доппайками доносы на “нытиков и маловеров” и патриотические речи на собраниях. Это не известная нам по пропагандистским коллажам “героическая приподнятость” и свойственная всем советским людям любовь к Родине и готовность к самопожертвованию, а нескрываемое отчаяние. Раньше в нашей пропаганде утверждали, что советский человек остается человеком в любых условиях. А книга Н. А. Ломагина это убедительно опровергает. В процентах охват населения отчаянием не оценить, но ясно, что это достаточно массовое состояние, которое по понятным причинам скрывалось.
При социализме его скрывала цензура, но почему сейчас, почему сенсационная книга Н. А. Ломагина, выйдя в свет, осталась до сих пор никем в Петербурге не замеченной, в городе, где блокадная тема всегда, казалось бы, находится в центре внимания? Прежде всего, конечно, потому, что нынче на “героической 900-дневной обороне” политики делают неплохой бизнес, поскольку “блокадники”, по правам уже почти приравненные к участникам войны, – это выгодный электорат, с которым не просто заигрывают, но который усердно кормят предвыборными обещаниями о все новых социальных благах, а заодно, как и в прежние годы, сказками о единстве партии и народа, фронта и тыла. Даже робкие предложения о проверке документов, подтверждающих пребывание в Ленинграде во время блокады (злоупотреблений тут может быть много), и то не проходят.
Книга “В тисках голода” веско напоминает, что у нас война с любым внешним врагом – это всегда и непременно война со своим же народом, а потому героизация войны – дело заведомо гадкое и аморальное. Просто всегда есть те, кому выгодна чья-то смерть, и надо вести пропаганду и агитацию, именуя их “патриотической работой”.
"Журнальный зал"
Войти с помощью: