В юбилейный Год Габдуллы Тукая – беседа культуролога и поэта Джанната Сергея Маркуса с известным поэтом, автором многочисленных переводов поэзии народов Востока, составителем антологий поэзии, академиком РАЕН – Михаилом Синельниковым (Москва).
- Исенмесис! От души поздравляю Вас с юбилеем одного из наших общих любимейших поэтов! В тукаевский год в целом хочется понять и оценить: насколько полно и качественно переведена литература татар на русский язык? Что самое выдающееся?
- Татарская литература (хотя мне легче говорить о поэзии) кажется переведённой сносно. Но, пожалуй, в этих переводах в целом всё же выглядит как-то неярко, что, конечно, в высшей степени несправедливо, ибо замечательные татарские поэты были ещё в Средневековье, а татарская поэзия новейшего времени и богата и разнообразна.
Значит, дело всё-таки в переводчиках, а приезжавшие в Казань, как правило, не были выдающимися мастерами (в сталинские годы наилучшие ездили на Кавказ, прежде всего, в Грузию, – по воле кремлёвских властей, что, впрочем, никак не умаляет достоинств великой грузинской поэзии).
Из переводов стихов самого Тукая можно выделить отдельные удачи Анны Ахматовой и Семёна Липкина. Превосходно переводил Михаил Исаковский Ахмеда Ерикеева, и здесь нашли друг друга два поэта, в чём-то важном похожие, оба подлинно народные. Помню, как представители казанского издательства приехали к Арсению Александровичу Тарковскому вербовать его для перевода книги Тукая (собственно говоря, эту работу Тарковский начал ещё в ранние свои годы, но она прервалась). Любопытно, что в контракт было внесено соблазнительное обязательство выдать по завершении трудов Тарковскому и его супруге две дефицитные тогда дублёнки казанского производства. Но, увы, великолепный поэт и гениальный переводчик, дружбу с которым подарила мне судьба, был уже стар, решительно охладел к делу перевода (если когда-либо им очаровывался) и остаток сил решился отдать собственным поздним стихам. Так был упущен исторический шанс – всё хорошо вовремя...
В общем, если дело перевода продолжится и русская его школа не отомрёт, возникнет надобность и в новых попытках русского перевоплощения Тукая и в переводах запретных в советское время произведений татарской религиозной классики.
- Какие у Вас лично воспоминания и переживания связаны с Татарстаном, с Казанью?
- Мне стыдно сознаться, но я не был в Татарстане и в Казани, где давно надлежало побывать хотя бы из любви к Державину, посвятившему родному городу великое стихотворение «Арфа». И из благоговения перед Тукаем, о поэтике которого (смеси пронзительного лиризма с бесподобным юмором) и о горестной судьбе которого я нередко думал.
Интерес мой к татарской жизни – ранний: когда я учился в четвёртом классе ленинградской 175-й школы, то был за примерные успехи в учёбе награждён татарской книгой, которая называлась «Дети колхоза „Ватан“» и принадлежала перу одного прозаика, чья репутация в нынешнем Татарстане стала неважной в силу тогдашних его антирелигиозных сочинений. Но в отрочестве (разумеется, на какое-то время) эта книжка о судьбах татарских детей стала моей любимой...
Роль татар в судьбе России оказалась провиденциальной, я не хочу повторять общеизвестных исторических сведений, ограничусь простым фактом: в словаре русских фамилий тюркского (главным образом, конечно, татарского) происхождения Баскакова содержатся три сотни примечательных фамилий, и среди них – самые святые имена русской культуры. Выдающийся русский мыслитель Константин Леонтьев как-то обмолвился: «наши старые русские лица, конечно, татарские...» Вместе с приливом татарской крови в русский генофонд, видимо, вошли некоторые свойства: властное упорство, выносливость в труде и в бою, стремление, претерпевая боль и жилясь, пересилить противника...
Мой покойный друг, знаменитый русский поэт военного поколения Александр Петрович Межиров (между прочим, называвший самое слово «татары» благородным и из любви к Тукаю посвящавший в своём семинаре на Высших литературных курсах целое занятие его творчеству) говорил, что на фронте командиры рот мечтали, чтобы свежее пополнение было из Татарстана. О том же писал и Лев Гумилёв (я вовсе не являюсь поклонником его фантасмагорической историософской беллетристики, но чту подвиг его жизни): «Только русские и татары могли спать на голой земле...» Мне кажется, русские и татары так вот и стали навсегда неразделимы, благодаря всему совместно пережитому в столетиях и особенно в миновавшем веке...
В своё время я перевёл одиннадцать стихотворений Габдуллы Тукая, из этих переводов более удавшимся мне кажется переложение стихотворения «Казань и Закабанье». Пожалуй, выскажу здесь некоторую обиду: всё же издательство, переиздавшее мои переводы к нынешнему юбилею, могло бы обратиться ко мне за разрешением, пусть это была бы простая, ничего не стоящая вежливость. Могли бы и пригласить меня на открытие московского памятника Тукаю. Но, Бог с ним, как говорится, проехали... Несколько лет назад мне вместе с известным московским поэтом Игорем Шкляревским пришлось взяться за составление книги «Сказаний золотая дань – тысячелетию Казани», которая к юбилею татарской столицы была издана с предисловием В.В. Путина. В этот антологический сборник вошли русские стихи о Татарстане и татарах, избранные переводы из татарской поэзии. Я решился включить в книгу и одно собственное стихотворение, которое называется «Татары». Говорится в нём и об участи Тукая...
- Тукай неоднократно заявлял о своём ученичестве у Пушкина, Лермонтова, Кольцова. Потом он это своё увлечение передал многим поэтам языков группы тюрки. Как Вам кажется, что именно зажгло Тукая и что передаётся при переходе поэтического сочинения из языка в язык, из одной культуры в совершенно иную? А быть может, это иллюзия, что нечто можно передать?
- Любовь Тукая к русской поэзии и русской культуре известна. Всё это имело большое значение не только в его личной судьбе, но и потому, что в Татарстане, как и вообще на исламском Востоке, поэт является не просто сочинителем, но и наставником родного народа, авторитетнейшим из учителей...
Что касается проблемы перевода, то в неё почему-то не хочется сейчас глубоко погружаться. И могу предложить только собственную формулу: Поэзия непереводима, но если поэта переводит не профессор филологии, а поэт (пусть даже меньший) – может пройти чудо… и на руинах подлинника возникнет Поэзия, близкородственная этому подлиннику, позволяющая составить о нём близкое к истине представление.
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
ТАТАРЫ
В заревой степи сиреневой,
В буйной зелени полей
Предки дальние Тургенева
Мне становятся милей.
Ведь слились с былинной удалью,
Затопив мордву и весь,
Эта сила крепкогрудая
И выносливость и спесь.
И явились с гордым норовом,
В чванном блеске и красе,
Чаадаевы, Суворовы
И Рахманиновы все.
С ними точно одинаковы
И естественно в свойстве
Хомяковы и Аксаковы
В белокаменной Москве.
Было так, но тем не менее
Позабыто, сметено...
И туманное видение
Мне мерещится одно:
Два чахоточных татарина,
Номера торговых бань,
В мыле розовом проварена
Золотистая Казань.
Непутёвому товарищу,
Допивающему чай,
Молодой и умирающий
Улыбается Тукай.
Габдулла ТУКАЙ
(перевод Михаила Синельникова)
КАЗАНЬ И ЗАКАБАНЬЕ
1
Коль заводят о Казани на любом наречье речь,
Не забудут о Кабане – им никак не пренебречь!
Вместе озеро и город воспевает наш язык,
Оттого ль, что чтить с любовью славу прежнюю привык?
Этот город – просто город и совсем не золотой,
Да и озеро – простое, не с кавсарскою водой.
А вглядишься – в этих водах есть поэзия своя,
И фантазией народа их расцвечена струя.
Я однажды «Кисекбаша» растянул тугую нить
И сумел на дно спуститься, оглядеться, оценить.
Но ещё не забредал я в заозёрные края –
Может быть, ленив?.. Чего-то, может быть, стесняюсь я?..
Но клянутся те, что были в той далёкой стороне,
Что не счесть диковин чудных в заозёрье и на дне.
2
Говорят, в том заозёрье правит старая яга,
Велико её именье и мошна у ней туга.
Если к озеру девица, запозднившись, забредёт,
То на терем заглядится так, что глаз не отведёт.
Весь сияет терем дивный – тянет, манит, силы нет!
Он в огнях стоит красивых – синий, красный, белый цвет!
Если девушки заходят, заблудившись, в этот дом,
Не выходят, пропадают, исчезают талым льдом.
Ублажают девы ведьму вечерами напролёт,
То одна ей пятки чешет, то другая спину трёт.
Чтобы космы расчесать ей, грабли девушкам нужны.
Проведут коня с повозкой – это ей массаж спины.
Нежится яга, а рядом гармонисты целый день
Всё играют, разливаясь, – тюбетейки набекрень.
Дядюшка Гайфи! Ты помнишь, как хвалил ты эту прыть?
Мол, у них так быстры пальцы – глаз не может уследить!
3
Только волосы расчешут, и уж вся тут недолга:
Дев несчастных в подпол прячет распроклятая яга.
Как соловушек иль куриц, сунув девушек в подклеть,
Знай, кидает им орехи, чтобы начали жиреть.
А как только разжиреют – час придёт огонь разжечь,
В полночь трудится старуха, жарче ада топит печь.
Тянет девушку за косы, для себя готовит пир,
А в руках яги лопата – велика она, как мир.
Говорит: «Садись-ка, дочка, на лопату, да не вой».
Не поморщившись, кидает прямо в пламя головой.
Говорят, в чулане дома всё девичьи тушки сплошь,
Все, конечно, мусульманки, а Катюшки не найдёшь.
На крюках повисли тушки Рабиги, Гайши, Марьям,
И копчёные свинушки – что за ужас! – тоже там.
Тут же курица кудахчет, трутся свиньи – вот куда
Для стыда и униженья брошена любви звезда!
Сноски-пояснения к первой части стихотворения:
К а б а н – озеро в окрестностях древней Казани.
К а в с а р – сладостный источник в Раю, согласно Корану.
«С е н н о й б а з а р, и л и Н о в ы й К и с е к б а ш» – поэма Тукая
Информационное агенство IslamNews.Ru
Войти с помощью: