Арабский социализм выбирает за американским забором

12 февраля в Ираке стартовала предвыборная гонка. На 7 марта назначены уже дважды переносившиеся парламентские выборы. Это будут вторые выборы в оккупированном Ираке, но впервые они должны пройти в условиях, когда армия США и их союзников официально из городов вышла. Выборы должны стать своего рода показательным выступлением демократии, установленной силой американского оружия. Cпецкор GZT.RU Надежда Кеворкова отправилась в Ирак, чтобы собственными глазами увидеть это показательное выступление.

Путь длиной в 13 часов. В реальном мире расстояния по-прежнему меряют временем. И оно другое, чем в мире, где нет оккупации, взрывов, бомбардировок и зачисток. Я еду в Ирак из Сирии.

Найти в Дамаске такси до Багдада оказалось невозможно, хотя иракцы в Москве уверяли меня, что это самый лучший способ добраться до их столицы. Таксисты боятся ехать. Зато ходят автобусы. Обо всем этом я узнала глубоко за полночь, когда выгрузилась из московского самолета в столице Сирии.

В полвторого ночи вместе с моими провожатыми мы заехали на вокзал проверить, не изменилось ли что-то и с автобусами. Сонный сторож, карауливший узкий стеклянный павильон с мраморным крыльцом и надписью «vip» на уровне плинтуса, подтвердил, что автобусы едут, но за билетами нужно прийти в 5 утра.

Автовокзал находится в районе возле знаменитой мечети Зейнаб. Это бойкий район, в котором все происходит деловито и противоречиво. Здесь и паломники к шиитской святыне, здесь и обширная торговля, и обаятельная сирийская деловитость, так трудно отличимая от расслабленности. Здесь и горы мусора, которые забыли вывезти последнюю неделю или месяц и который жгут отрешенные личности, распространяя по всей округе удушливый запах.

Меня поместили в гостиницу с инкрустированной мебелью и причудливой сирийской отделкой. Правда, номер почему-то стоил всего 18 долларов.

Силясь припомнить, что именно ассоциируется с такой ценой из описаний сирийского быта, я отдернула штору — окна не было, если не считать узкую бойницу под потолком. Так вот каковы эти гостиницы без окон, пронеслось в голове, и два часа я смотрела сон про похищение из сераля.

Прощай, страна Шам

В пять на автовокзале возле мечети уже вовсю толпился народ, родственников провожали семьями, но мест было полно. Несмотря на все просьбы, мне молча продали самое неудобное место за загородкой возле бокового входа. И никому не продали место рядом.

Как оказалось, меня не должно было быть видно снаружи. И я не должна была с кем-либо говорить.

В 6 автобус отправился. На пустое место рядом мгновенно пересела девушка по имени Марьям с гигантским пакетом, который отрезал меня от окна окончательно. Марьям отлично говорила по-английски, сама она работала в «Красном Кресте», обожала иностранцев, терпеть не могла американцев, ненавидела войну и политику и восхищалась журналистикой, негосударственными организациями и чем-то под названием «общественная жизнь».

За четыре с половиной часа автобус пролетел до сирийской границы. Пустынная двухполосная дорога тянется вдоль гор. Изредка виднеются небольшие аккуратные селения. Кое-где в степи можно видеть пикники, куда приезжают семьи на машинах.

Одна из десятков крепостей иракской армии в пустыне


Чем ближе к границе, тем чаще попадаются новенькие армейские и полицейские точки. И видны следы от временных лагерей иракских беженцев — всего Ирак принял таких беженцев около полумиллиона.

Сирийская граница — несколько новеньких типовых строений, бетонная стена с колючей проволокой, на которой трепещет под ветром бахрома полиэтиленовых пакетов. Весь автобус умоляюще хором предупредил меня, что дальше фотографировать ничего нельзя. Водитель повторил.

— Будут проблемы.

— На границе нельзя фотографировать?

— На границе и потом.

— В Ираке нельзя фотографировать?

— Нет, можно, все, кроме военных, полиции, их машин.

Я ведь еще не знала, как немного останется сюжетов для съемки помимо.

Каждый сирийский офицер и рядовой счел своим долгом тщательно несколько раз перелистать мой паспорт и осмотреть все мои удостоверения и бумаги, которые здесь именовались старинным словом «агриман».

— О, Русия,— уважительно кивали головами сирийцы.

Марьям неизменно следовала со мной и терпеливо разъясняла каждому, что журналистка из России едет в Ирак.

— Не бойся,— говорила мне Марьям.— Ведь я с тобой.

И я не могла понять, от чего она меня предостерегает.

На лицах сирийских офицеров отображалась смешанная борьба чувств. Они явно хотели рассказать мне, что не надо туда ехать, но не знали точно, как это сделать вежливо. Поэтому они еще раз тщательно листали мои бумаги, качали головами и передавали их друг другу.

Каждый офицер задерживал меня минуты на три. А офицеров было много. Поэтому пассажиры ждали меня и Марьям минут по двадцать у всех точек проверки.

Едва мы прошли сирийскую границу, я достала было фотоаппарат, но пассажиры замахали руками.

— Нет-нет, сейчас Ирак!


Салам, страна Ирак!

Если сирийская граница отгорожена от мира просто забором, то иракская — громадными проволочными тумбами, набитыми землей и камнями — так выглядит по всему миру американский стиль заграждений. Теперь они пролегли прямо через сердцевину арабского мира.


На иракской границе все пошло с американской деловитостью, щедро смягченной неистребимым арабским добродушием.

Домики — не основательные сирийские столпы государственности, а дешевые времянки, американские сараи из непонятного материала, которые стоят по всей американской земле от Аляски до Флориды. А теперь стоят и на земле Салахеддина и Гаруна ар-Рашида.

При входе в каждый сарай — рамка, обыск, досмотр, включить-выключить телефон и компьютер. Поскольку очень холодно, по углам жарят ледяной воздух пожароопасные обогреватели. От них еще холоднее.

В одном месте у всех отобрали фотокамеры. В другом попытались отобрать телефоны. Когда они захотели, чтобы я на входе оставила компьютер, я сказала «нет». И иракцы добродушно согласились: «Ну ладно». И за компанию отдали всем остальным их камеры и телефоны.

По одному нас запускали в какую-то комнату. Там каждый проделывал некий балет перед приборами и заполнял странную бумагу про болезни. Смешливая иракская старушка шепнула мне: «Это нас проверили на свиной грипп. Представляете, они считают, что мы больны свиным гриппом! Его везде в мире уже разоблачили, у нас нет ни одной свиньи, а они нам выписывают справки, что мы здоровы».

При виде моего паспорта иракские офицеры почему-то неизменно спрашивали:

— Болгария? Румыния?

Название «Россия» как-то доходило до них словно через пелену. Они словно не могли понять, о чем речь. И возвращались в реальность только при слове Москва.

Как в США, тут стояли мрачные неваляшки с камерой — всех фотографировали. Отпечатков пальцев пока что не снимают.

— Через десять дней вы должны пересечь границу и снова идти за визой в посольство,— мрачно сказал пограничник.

Но я заявила ему, что у меня виза на три месяца и я буду звонить в посольство немедленно. Он было поспорил со мной через Марьям, что такое правило для всех иностранцев, но я тем временем размахивала своим агриманом и набирала номер. И вдруг он рассмеялся и сказал волшебное слово «халас», которое в исламском мире обозначает практически все.

— Что халас? — я была готова стоять насмерть за свое право оставаться в Ираке, даже когда мой самолет улетит и кончится командировка.

Марьям радостно зашептала:

— Я же говорила тебе: не бойся, я с тобой, он на все согласился и сказал, что ты права.

Как обычно, мы проследовали в автобус последними.

Территория войны

Едва автобус тронулся, как «ответственный за маршрут» пассажир позвал меня фотографировать.

Несколько десятков фонарей — и передо мной открылась бескрайняя гладь.

А дальше часы езды по пустыне без признаков жизни, кроме признаков войны и оккупации.

Изредка попадались новенькие синие полицейские машины под козырьком, уже готовые и строящиеся бастиончики иракской армии, огороженные глухими заборами вышки для разных видов связи. А вдали на горизонте, едва различимы, маячили квадраты американских крепостей. Ни линий энергопередач, ни живности, ни пастухов, ни осликов, ни легковушек. Только стаи черных птиц, тяжелые грузовики, черные пятна горелого мазута на асфальте и куски жженой резины на обочине. Все это — под ослепительным солнцем и отрешенным от земли голубым небом.

В харчевне, где мы остановились перекусить, мне твердо сказали, что ехать еще полтора часа. Мы ехали четыре.

Чем ближе к Багдаду, тем чаще остановки на постах, проверки документов, осмотр груза, днища и прочие совершенно бесполезные для безопасности процедуры. В 115-километровой зоне проверки начались буквально каждые пять километров.

Под каждым мостом блок-пост. И на мосту сверху блок-пост. Не нужно быть стратегом, чтобы понимать, что если что-то взорвется, то покрошит как нижний пост, так и верхний.

Теперь я никого не интересовала, у женщин вообще не проверяли документы. Но вот юноши и мужчины интересовали всех. Их выводили, переписывали паспорта, обыскивали. Никто ни разу не поинтересовался багажным отделением и чемоданами. Зато мальчишек все проверяли и проверяли.

— Они по какому признаку их выбирают? — спрашиваю у Марьям.

— Они думают, что их все сильные мужчины хотят убить.

— А они хотят?

— Каждый день американцы убивают иракцев. Они хотят, чтобы мы убивали друг друга. А американцам просто нужна наша нефть.

Наверное, это самое доходчивое объяснение. Куда более ясное, чем доклад Колина Пауэла в ООН, когда он показывал всему миру пробирку, из-за которой стоило атаковать Ирак.

Тени восстания

Мост через Тигр. До него сплошняком следуют блокпосты. Они укреплены с каким-то особым тщанием. Зачехленное дуло пулемета, множество вооруженных солдат с автоматами, направленными на дорогу. В то же время один беспечно бросил свою винтовку и скалит зубы с товарищем, пока тот с особым тщанием в пятнадцатый раз переписывает паспорт паренька.

За блок-постами стелются поляны мусора. Детишки на расчищенной от хлама площадке играют в футбол.

Это — Фаллуджа.

Здесь иракцы поднялись против оккупации и сражались буквально за каждую пядь. Жены сражались вместе с мужьями, хотя мусульманки берутся за оружие крайне редко. Иракский Сталинград маленький. Но земля и вода горели тут так же горячо. Пока телекамеры всего мира любовались, как рушатся памятники Саддаму и как иракцы выносят единицы хранения из музеев, Фаллуджа билась под огнем, газами, напалмом, под танками и авиацией.


Нынешний режим памятников Фаллудже не ставит. Даже указателя на дороге не заметно. Он ее, побежденную, боится не меньше, чем сражавшуюся.

Бойцов пытались перетянуть на правительственную сторону, в частности, предлагая им вместе с правительственными силами сражаться с тем, что здесь называется Каеда. Поскольку люди из Каеды, как меня уверяли, весьма активно подрывали Фаллуджу, многие бойцы из числа восставших перешли в армию и полицию.

Вопросы к Каеде есть у многих иракцев. Но те, кто считает, что иностранные силы в Ираке не нужны, и готовы не только на словах их из Ирака вытеснять, считают Фаллуджу символом сопротивления. Это важная точка на карте и в истории Ирака.

Придет время, когда памятник ее храбрецам будет стоять в Ираке. И эти дети, которые сейчас играют в футбол, седыми стариками будут рассказывать, как их отцы стояли насмерть.

В Багдаде все спокойно?

Уже в сумерках мы съезжаем с дороги. И немедленно попадаем в гигантскую пробку. Пригород ощерился бетонными заборами, смотровыми башнями.

— Весь город можно проехать за полчаса. Из-за блок-постов пробки на много часов,— объясняют мне попутчики.

Блок-посты расположены на всех магистралях, они создают постоянное столпотворение машин — подарок тем, кто замышляет взрывы. Но у иракских блок-постов какая-то другая логика. Их действие еще больше усиливают многочисленные иракские чиновники, ездящие с машинами сопровождения и сиренами, хотя то и другое запрещено.

Легкая арка над магистралью. Здесь начинается Багдад.

Впереди перед автобусом маячит грузовичок с коровой. Только что весь автобус говорил мне, как прекрасен Багдад. Был и будет. При виде коровы все покатываются от хохота — стоило ехать так далеко из Москвы, чтобы увидеть, как корова торжественно въезжает в Багдад под грозным присмотром военного патруля?

Первые впечатления от демократии в Ираке

Демократия в Ираке измеряется разными показателями. Например, число партий, как сообщили мне журналисты радио, уже превысило три сотни. По всему городу расклеены плакаты, флажки, постеры и просто цифры — номер партии и номер кандидата в списке.

Плакаты эти в основном украшают бетонные заборы, которые разделили весь город, изуродовав его красоту. Они лепятся к фонарным столбам, на которых не всегда есть лампочки, а электричество то и дело отключают. Они заменяют рекламу и уступают только торговым вывескам.

Пока стоишь в пробке, можно выучить имена кандидатов и их номера.


Иногда плакаты одного кандидата висят как гирлянды — все равно из плакатов мало что можно узнать. А так — какое-никакое украшение. Большинство никому не известно, а если известно, то не вызывает никаких эмоций.

По телевидению и радио транслируют очень энергичную песню, прославляющую выборы. Люди приглушают звук, когда она звучит.

По телевидению началась презентация кандидатов. В основном эти люди, как на подбор, обладают внешностью парней, которым ничего дорогого лучше не доверять. Выступления кандидатов разбавляют стихами и танцами.

На первый взгляд сама кампания состоит из двух несмешиваемых ингредиентов: американской технологии и социалистического менталитета. Ведь почти 40 лет Ирак был страной арабского социализма.

Торговля важнее политики

Пока что ни один человек не смог мне не только сказать, сколько же партий в стране, но даже пообещать, что на выборы пойдет. Впрочем, пока что я общалась только с журналистами, философами, инженерами, рабочими, разбирающими завалы от взрывов, и охранниками всего этого народа.

Начало избирательной кампании ознаменовалось не только тем, что в одночасье повсюду появилась агитация.

Все вооруженные стороны отметили начало кампании по-своему.

В пятницу 12 февраля было убито 21 и ранено 53 иракца.

6 жизней унес взрыв среди процессии шиитских паломников, которые шли на праздничной церемонии в честь дня рождения пророка. 10 человек были убиты и 22 арестованы на иранской границе американцами. В Багдаде взрывом убиты еще 5 человек.

Много это? Накануне убито несколько человек. В предыдущую пятницу было убито 47 и ранено 169 человек. Потом наступило затишье — убивали по 5–10 человек в день.

Так живет Ирак.

На вопрос, когда это началось, обычно говорят, что с 2005 года. На вопрос, когда был самый ужас, отвечают, что в 2007 году.

Каждый день я слышу перестрелку или взрыв — это не салют и не бытовой газ.

В субботу в провинции Мэйсан американцы убили 8 иракцев во время зачистки. Одного ранили, 12 человек арестовали. Признали 5 смертей. Губернатор заявил, что убиты прохожие. Семьи потребовали арестованных немедленно отпустить, за убитых заплатить компенсацию и извиниться. Не дождались ничего. Британцы же заявили, что все эти люди, живые и мертвые, причастны к убийству 6 британских офицеров 7 лет назад в Маджар аль-Кабир.

Иракцы не поверили в эту информацию, потому что никаких доказательств им предъявлено не было.

Мне все время говорят: «Будьте осторожны. Никому не верьте. Никуда не ходите».

В первую же ночь я стояла час на шумной улице с незнакомыми людьми и ожидала знакомых, которые опаздывали из-за нескончаемой пробки. Незнакомые люди звонили по их номерам и отказывались бросить меня одну.

В следующую ночь я отправилась смотреть на свежую агитацию, семейный отдых в парке и ночную жизнь в компании журналистов, которые целый день уверяли меня, что едва я выйду за бетонную стену пешком, меня немедленно похитят.

Днем в городе нельзя фотографировать никаких военных, их технику и просто полицейских, играющих в нарды. Нельзя фотографировать церкви, всевозможные организации, священников, прихожан, детей, женщин, рабочих. Все отворачиваются и требуют фото стереть.

Считается, что фото церквей и полицейских может попасть в руки террористов. А все остальные, как мне объяснили, устали от мировых СМИ, которые преподносят миру ужасный образ их страны. И они не хотят этот неприятный образ умножать.

Я посмотрела по телевизору, как местные журналисты показывают свою страну. Ни одного сюжета с зачистками, убийствами и взрывами. Репортеры стоят на фоне башни или деревьев и потока машин и по пять минут рассказывают о ходе избирательного процесса в том или ином городе.