Письмо имама Газали, раскрывающее причины его отказа от таклида в пользу знания

Выдающийся исламский мыслитель и богослов Абу Хамид аль-Газали описал свои богословские искания, которые были несовместимы со следованием таклиду, в отличие от тех, кто принимает вероубеждение своих родителей, предков или «авторитетов» без получения знаний и исследования аргументации. Письмо Газали на эту тему приводит Ризаетдин Фахретдин в своей книге, посвященной ученому.

«О, брат! Пусть дарует вам Аллах Всевышний Свою милость и возможность, внемля словам истины, поступать согласно им! Что касается вашего вопроса, то здесь я счел необходимым поведать о своем положении и событиях, приключившихся со мной. Знайте же: разногласия людей в отношении верований и религий и взаимное противоречие и расхождение толков в рамках одного вероисповедания подобны глубокому морю. Большинство потонули в нем, и лишь те немногие, которым Всевышний даровал благополучие, смогли найти для себя пути спасения.

Приверженцы каждой богословской школы заявляют о правильности [именно] своего мазхаба и веруют в собственное спасение: «каждая секта радуется тому, что имеет». С юных лет я упорно занимался религиозными разногласиями и исследовал все богословские доктрины, а ныне мне уже минуло пятьдесят лет. Эти занятия не были поверхностными и отвлеченными, напротив, обладая рвением самых отважных людей, я углубился в корень и суть этих споров, обратил свой ум даже на самые незначительные вещи; желая научиться отличать истину от лжи, исследовал вероубеждение каждой группы.

Так я ознакомился с целями и секретами всех существующих сект. Встречая батинитов, изучал их сокровенные идеи, а знакомясь с захиритами – истинную сущность их учения. Наткнувшись на философов, обучался их мудрости, увидев мутакаллимов, вникал в суть их калама и споров. Повстречав суфиев, я тратил все свои силы на то, чтобы выведать их секреты – узнать цели поклонения и аскетизма на собраниях поклоняющихся и аскетов. Будучи попутчиком даже еретиков, я старался постичь причину любой ереси. Кратко говоря, меня полностью захватила идея стать всепонимающим и сведущим в каждой тайне. Подобное состояние не было приобретенным и преходящим, его вложил в мой нрав Аллах Всевышний помимо моей воли.

Из моих изысканий стало известно: причина того, что дети христиан растут христианами, дети иудеев – иудеями, а мусульман – мусульманами, заключается в подражании (таклид) – в соответствии с благородным хадисом «Каждый человек рождается в своем естественном состоянии, а затем его родители делают его иудеем, христианином и огнепоклонником». Поэтому я полностью отринул свои убеждения, полученные путем таклида, освободился от мнений и учений, принятых посредством преданий (ривайат). Я решил без остатка отказаться от вероубеждения, приобретенного через внушение других людей и слепое подражание отцам и матерям, бабушкам и дедушкам, шейхам и наставникам, – чтобы искать врожденное и истинное убеждение, проявлять усердие для постижения экстракта знания и истинной сути каждой вещи.

Плодом моих старательных усилий явилось следующее: «знание» – это то, в чем совершенно невозможно допустить наличие ошибки, и то, чему невозможно дать [иное] истолкование (та‘бир) разумом. Другими словами, это раскрытие (инкишаф), которое не допускает ни малейшей возможности искажения. Например, некто заявляет о ложности того, что тебе известно, и для доказательства своего утверждения превращает палку, находящуюся в руках, в змею или обычный камень – в золото. Если после этого в твоем сердце зародится сомнение, тогда то, что ты знаешь, не является знанием. Например, я убежден, что число десять больше единицы. Но кто-то выйдет и скажет: «То, что ты знаешь, – заблуждение, чтобы доказать ошибочность этого, я превращу палку в моих руках в змею и камень, лежащий на свалке, в золото», – и на самом деле сделает все обещанное. В данном случае не существует даже ничтожной доли вероятности того, что я усомнюсь в превосходстве десяти над единицей. Мне будет достоверно известно: этот человек – лжец, и мое знание нисколько не пострадает. Конечно же, я могу удивиться его деянию, однако это уже совершенно иной вопрос. Следовательно, все, что не достигает той степени, о которой я говорил, не является «знанием».

Вслед за тем я принялся за пересмотр своих представлений. И оказалось, что за исключением бесспорных принципов (даруриййат) и чувственных данных (хиссиййат) у меня вообще нет «знания», которое было бы свободно от сомнений. Прекрасно это осознавая, я сказал себе: «Невозможно получить нечто достоверное (йакини), кроме как посредством даруриййат и хиссиййат, поэтому следует упрочить знания, имеющие к ним отношение», – и со всей основательностью занялся ревизией интеллектуального багажа. Но, к сожалению, стало ясно: мои знания в отношении того, что познается чувствами (махсусат), тоже не свободны от возникновения сомнений. Самое сильное чувство – это «зрение», однако, как доказывает опыт, – не стоит доверять и ему. Ведь глаза подводят к суждению о том, что солнечная тень находится неподвижно в одном месте. Тем не менее оно ошибочно. Бесспорна не неподвижность тени, а то, что она постепенно движется вслед за Солнцем. Звезды, находящиеся в небе, кажутся не больше монет, но геометрические доказательства свидетельствуют, что на самом деле они огромны.

Поняв, что в ощущениях не осталось ничего достоверного, я решил: если и можно чему-то доверять, то лишь таким умозрительным принципам (‘аклиййат), как: «ничто одновременно не является извечным и имеющим начало», «отрицание и утверждение в одном и том же вопросе несовместимы», «десять больше трех». Но здесь я вновь впал в сомнения, сказав себе: «Как бы постигаемое умозрительным путем не оказалось подобным ощущениям! Их ложность была доказана умозрительным путем – возможно, существует доказательство, которое так же, как и в случае с ощущениями, сможет опровергнуть и умозрительное».

Я продолжал: «Тот факт, что ныне нам неизвестно наличие такого доказательства (показывающего несостоятельность умозрительного), не говорит о его отсутствии вообще: во сне мы видим множество всего кажущегося реальным, но после пробуждения становится ясно – это было лишь грезой. Возможно, такой же грезой является и все, что мы знаем, и все, во что мы верим, находясь в состоянии бодрствования. Может проявиться такое состояние (хал), благодаря которому станет очевидным: наше бодрствование было фантазией внутри фантазии». Два месяца я жил терзаемый подобными раздумьями. Говоря откровенно, практически весь этот период я придерживался учения софистов.

К тому же меня начал наущать шайтан: «Не обращай внимания на временные сомнения! Они скоро пройдут! Если ты покинешь Багдад под их воздействием, то лишишься своего поста, высокого сана, почета и окажешься в бедственном положении. Не относись к этому беспечно! Если позднее ты сможешь вернуть нынешнее уважение и почет, то возможности будут потеряны, а их уже более не воротить. Благо нужно ценить в то время, пока оно в твоих руках. Запоздалое раскаяние не приносит пользы!» На это моя душа ответствовала: «Может статься, что сегодня последний день твоей жизни, а даже если это и не так, то нет никого, кто был бы уверен в том, что у него осталось еще много времени. Перед тобой виднеется продолжительное путешествие, а ты не ведешь к нему приготовлений. Ты не смог достичь надежной веры и постоянно пребываешь в сомнениях и подозрениях, все твое знание – лицемерие! Когда ты подготовишься к загробной жизни, если не сегодня? Когда ты сможешь освободиться от этого мира, разорвав все связи, если не сегодня?»

Подобным образом я разрывался между тем, чтобы покинуть Багдад, и тем, чтобы продолжить в этом городе свои прежние занятия. Шесть месяцев, начиная с раджаба 486/1093 года, я провел в этих терзаниях. После этого я потерял способность писать, а язык мой начал сковываться. Я пытался давать уроки, не желая обидеть людей, но не мог пошевелить языком. Когда я лишился речи, моим сердцем овладела печаль. Еда, которую я поглощал, не переваривалась, а вода, которую пил, – не усваивалась. Я потерял природную силу, тело мое ослабло, а врачи не могли найти снадобья. Утратив всякую надежду, я обратился к Аллаху Всевышнему. Во мне угасла любовь к имуществу и высокому положению, жене и детям.

В один из дней я выехал из Багдада под предлогом поездки в Мекку. Я объявил о путешествии туда, желая скрыть свое местопребывание от халифа, на самом же деле я хотел посетить Шам. Как бы то ни было, я совершенно не думал возвращаться в Багдад. Багдадские ученые, считающие за высшее достоинство преподавание в «Низамийи» и проживание в этом городе в лучах славы, удивились моему поступку, а большая их часть начала насмехаться над моим положением. Те же, что жили вдалеке от Багдада и не допускали мысли об отказе по собственной воле от мирских чинов и постов, пришли к выводу о том, что я был выслан эмирами и государством. Люди, находящиеся рядом со мной и знакомые с истинным положением вещей, советовали мне вырвать эту мысль из своего сердца и заняться выполнением прежних обязанностей, но, поняв, что я пропускаю их слова мимо ушей, начали говорить друг другу: «О, Аллах! Должно быть, подобные поступки этого человека являются небесным наказанием для мусульман, ничего уж не поделать!»

В таком состоянии я вышел в путь, окончательно оставив свои должности, жену и детей. В качестве провизии я взял самое необходимое, а излишек раздал отпрыскам. В один из дней я достиг города Шама. Поселившись в дамасской мечети, я предался уединению и затворничеству. Все свое время я проводил, исправляя нрав и очищая душу. Днем я забирался на минарет и, заперев дверь, сидел там в одиночестве. Пока подобным образом проходили дни, в мою душу закралась следующая мысль: «А что если мне совершить обязательный обряд хаджа, удостоится лицезрения Мекки и Медины, навестить могилу Гордости Вселенной?» Поэтому я отправился в Хиджаз. Оттуда то ли мольбы моих детей, то ли что-то иное потянуло меня, наперекор моему намерению, к семье и родным краям.

Вернувшись на родину, я снова изолировался от людей. Наедине с самим собой я воспитывал душу. Однако заботы о семье и хлопоты по удовлетворению ее нужд препятствовали моим стремлениям, омрачали удовольствие от уединения. Несмотря на это, я никогда не терял надежду достигнуть своей цели. В таком положении я прожил десять лет. [За это время я] испытал множество состояний (хал). У меня не осталось сомнений в том, что учение суфиев является дорогой, ведущей к Аллаху Всевышнему, их путь – прекрасным путем, а образ жизни – благородным образом жизни. Я пришел к выводу, что их нравы, действия и поступки, видимые и тайные состояния имеют своим источником светоч пророчества. Известно, что нет светоча прекрасней, чем светоч пророчества. Что же говорить об учении, первая стоянка (маукиф) которого – это очищение сердца от неугодного Богу, а последняя – поглощение сердца поминанием Аллаха, как в молитве, и отречение от всего этого мира и того, что находится в нем».