Казалось бы, страх непременно присущ любой религиозной системе (учение Фромма об "авторитарной" и "гуманистической" религиях я не рассматриваю, оно изрядно условно и вообще является некой натяжкой). Утверждение об имманентности страха ("страха вообще", "страха как такового" – а, разумеется, никакого "страха в принципе", "страха как вещи в себе нет и не может быть – страх всегда интенционален и направлен на что-то) любой религиозной системе – это наиболее упрощенная точка зрения человека, не размышлявшего о религиозной Истине всерьез. Более того, убежденные атеисты-гуманисты апеллируют к чувству собственного достоинства человека, которого называют "рабом Божьим" и внушают "страх Божий"...
Однако когда такую логику пытаются применить по отношению к Исламу – все эти построения рассыпаются в пух и прах, когда речь заходит о Таухиде. Если человек всерьез, всем сердцем поклонился Единому Богу, он не только не способен склонить голову перед пугающим его явлением природы или крутым историческим поворотом, перед бесчестным тираном – нет, он даже не может испытать страх перед всеми этими призрачными аспектами дунии. Недаром Али ибн Аби Талиб (мир ему) сказал, что причина алчности, скупости и страха (перед кем-либо, кроме Всевышнего) – непонимание природы Аллаха. Конечно, духовная степень, когда отсутствует страх перед кем-либо, кроме Аллаха, трудна для достижения, на такой уровень восходит не всякий даже самый искренний муслим.
Разумеется, пустое удальское ухарство и безрассудство не имеет никакого отношения к Исламу или мусульманской ментальности. Лечь между рельсами под проходящим поездом, как Коля из "Мальчиков" Достоевского, нырнуть с аквалангом в пучину с акулами, разогнаться до 300 км/ч на пустой автотрассе – все это острые ощущения для любителей адреналина, не имеющих в жизни ни серьезной цели, ни внутреннего стержня. С другой стороны, именно в этой, условно говоря, "любви к быстрой езде", заложено глубокое интуитивное понимание, что жизнь, какую влачит ординарнейший офис-менеджер или чиновник, обладатель наманикюренной жены с хищным взглядом, ловящим товары, словно в оптический прицел, с пышнотелой любовницей с восхитительными губами, с конопатым сыном-хорошистом и откормленным бульдогом-любимцем семьи – такая жизнь, по большому счету, не стоит того, чтобы влачить ее изо дня в день, словно прокручивать серии поднаторевшего сериала по ОРТ. С другой стороны, для человека религиозного или окрыленного какой-либо сверхзадачей (политической, научной, творческой) такие способы "прочувствовать хрупкость и абсурдность бытия" представляются чересчур примитивными.
Случайная, дурацкая, нелепейшая смерть, когда хрупкую барышню с развивающимся ворохом осенне-пшеничных легких волос утягивает под колеса проходящей электрички мощным потоком воздуха; когда вколовший очередную дозу подросток с мутным отчаянием в остекленевших глазах выпрыгивает с 17 этажа под грохот курткобейновского рока и превращается в размазанный по асфальту сгусток кровищи, волос, распластанных мозгов и изодранной одежды; когда томная накокаиненная мадам вспарывает набухшие вены на нездорово истончавшей руке, зеленея в пурпурной воде ванной; когда вокруг двух помятых тачек суетится милиция, а из-под приокрывшейся завесы, наброшенной на носилки, выглядывает мраморная нога в босоножке, принадлежавшая той, которая с утра, возможно, тщательно подводила реснички и радовалась цвету только что привезенного с моря загара – такая смерть начисто лишена эстетизма и рождает внутри ощущение липкого холода. Эта смерть состоит из раскуроченных трупов в залитых кровью пакетах на белых прозекторских столах, из сваленных в бак органов тех, кто еще час назад ходил по разным улицам, думал, дышал, такая смерть соткана из вязкой зеленой слизи разложения, смрада и уродливых багровых пятен. Ничего, кроме спонтанного чувства омерзения, сей образ вызвать просто не может.
С другой стороны, верующий понимает, что он идет по пути Аллаха, что он идет к Нему, и порой ощущение осмысленности и гармонии той судьбы, которая дарована Всевышним всегда как Милость, особенно ярко, особенно остро возникает внутри души мусульманина. Эту отчетливость можно сравнить с холодной и прекрасной позолотой осеннего дня, когда землю устилает багрово-красно-желто-охровый шелестящий покров, а зыбкие огненные ветки деревьев и свежеющий воздух пронизывают ослепительные солнечные лучи. А ведь судьба – это и твоя жизнь в этой дунии, и смерть, и последующая участь и – соответсвенно – жизнь в ахирате.
И такая гармония пронизывает душу и ум, что мусульманина всецело охватывает абсолютное приятие собственной судьбы, предначертанной ему Аллахом, восхищение той красотой, которая благодаря Его Милосердию есть в мире, несмотря на его инфернальность, обманчивость его прикрас и соблазнов, разрушительную сущность. Веточка кленового дерева, окрашенная в дерзко-оранжевый цвет, бурный и ласковый бой прибрежных морских волн, окатывающих сидящего в них теплой вспенивающейся волной, вкус любви, неповторимый и не способный быть выраженным, сказочные снежинки, кружащиеся в фонарном свете над головами влюбленных, томление при ожидание любимого, когда сидящая за соседним столиком неприметная полноватая женщина в мужской майке набирает гитарные аккорды песни "На тот большак, на перекресток" и романса из фильма "Дни Турбиных" – а они пробирают твое сердце, все нутро твое, когда ты ждешь того, кого никогда не устанешь видеть каждую минуту, каждую секунду...В этом всем – лишь песчинки Милости Всевышнего, Пославшего их нам сквозь мрак дунии, ибо подлинная Милость – это Имамат, Свет Имамата, образ и пример жизни Имамов (АС), освещающий всю нашу жизнь и придающий ей особый смысл, особый вкус...
Но приятие собственной судьбы – это не только благодарность, изливающаяся из сердца, когда идешь по устланной цветами аллее, наслаждаясь тем, как морской бриз ласкает шею под легким летним платком. Это не только чувство успокоения при виде величественного спокойствия бескрайних заснеженных широт, где серо-сизые морские волны рассекают скалистые берега мощным грохотом. Красота – это то, что часто "на краю", ее тонкая красная вязь переплетается с суровой черной каллиграфией смерти. Идущий по пути Аллаха видит красоту и изящество клинка, совершенство и особый эстетизм огнестрельного оружия, чувствует упоительную усладу боя и сладко-терпкий дурманящий вкус победы, дикое очарование узкого обрыва в бескрайнюю, наводящую нутряной ужас исполинскую пропасть, красоту судорогой сводящей душу боли от утраты самого любимого и родного человека, красоту окровавленных тел шахидов, погребенных под флагами Пророка (мир ему), которыми были устланы их тела под мерное изливание кровавого дождя...Красота жизни, красота смерти на пути Аллаха, которую мусульманин воспринимает не как крах всего, не как оргиастический культ, но как продолжение красоты жизни, как удар мороза – крепкого, жестокого, но прекрасного и оставляющего неповторимый белый орнамент очищения, отделяющего осень с ее волнующими душу экспрессивными красками, от черной весны с ее распускающимимся белыми вишнями для одних и бездной слякотного горячечного, покрытого удушающей испариной безумия – для других. А для кого-то смерть – это лишь пронизанный светом путь по устремляющемуся ввысь узкому и острому, словно клинок, мосту в обрамлении черных, белых и красных цветов – туда, где сияет Свет, ослепительно белый и чистый в своей испепеляющей черноте....
Мусульманин воспринимает все как Волю Аллаха, которую он принимает с радостью и внутренним душевным спокойствием. Смерть из безобразного, гремящего кавалькадой черепов и зловония гнилостных останков превращается в особый дар Аллаха, овеянный красотой капель крови, подобных блестящим на солнце зернам свежеразрезанного сочного граната, чистотой последней шахады на руках у любимейшего из людей, когда за окном чуть дует легкий ветерок, слышатся отзвуки прибоя и тревожного легкого ветра, а на тебя смотрят два черных глаза, исполненные боли и нежности....Когда-нибудь, иншаАллах, ты надеешься соединиться с ним около звенящего соцветием особых нот источника, чьи брызги будут окроплять ваши прекрасные лица и тела сонмом разноцветных радостных капель.
И мусульманин не боится никого, кроме Аллаха. Не страшится мучений, не страшится казней, не страшится пыток и тюремных заключений, преследований со стороны высокомерных и алчных правителей, плевков, угроз и упреков окружающих...Он не боится жизни, не боится смерти, не культивирует ни то, ни другое. Он видит во всем только Аллаха, не видит ничего, кроме Него, и полагается только на Его Святую Волю, а тем самым избавляется от страха, нервозности и ощущает над собой Великую Защиту. И мусульманин знает, что его задача – исполнять долг, миссию, возложенную на него Всевышним, быть Его беззаветно преданным, искренним самураем, покорным лишь Всемилостивому – и никому и ничему более. И подлинный му'мин освобождается тем самым от щемящего, выматывающего душу болью одиночества, от пронизывающего, словно отравленный меч, яда ужаса и страха перед бездной мира..
Мне не страшно...Потому что у меня есть Ты...И все, что я имею в этой жизни и что бесконечно дорого мне, я обладаю этим только благодаря Тебе. И я смотрю в эти лица, и не могу им простить того, что у них "нет" Тебя, и они могут жить.
Мне не страшно...
Войти с помощью: