России следует приготовиться к исламизации соседей - эксперт

Борьба за "приручение ислама" в Таджикистане провалилась, и Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) еще покажет себя на следующих президентских выборах, считает член совета Московского центра Карнеги, российский востоковед, исламовед, политолог Алексей Малашенко. Но и в России происходит исламизация мигрантов из Центральной Азии, которые живут в психологическом и культурном гетто, и для которых ислам – это единственная форма самозащиты и самовыражения. Более того, мусульмане постсоветского пространства все чаще задаются вопросом «а чем мы хуже арабов», и России следует быть готовой к тому, что ответ на этот вопрос рано или поздно будет найден.

Саид Абдулло Нури, Ходжи Акбар Тураджонзада, Борис Ельцин, Евгений Примаков и Эмомали Рахмон после подписания мирного договора в Москве

Алексей Всеволодович, приближается пятнадцатая годовщина окончания гражданской войны в Таджикистане и подписания мирного соглашения. Чего добился Таджикистан за это время? Какими вам видятся его перспективы?

15 лет – это большой срок. Были успехи, были провалы. Во всяком случае, главное, чего добился Таджикистан – он сохранился как национальное государство. По-моему, для всех постсоветских стран это имеет большое значение. То, что Таджикистан все еще существует, по-моему, и есть его главное достижение. Но недостатки, конечно, тоже имеются – и в экономике, и в политической жизни.
Как вы можете охарактеризовать ситуацию в Таджикистане до начала войны и после? У нас в России мало говорится о том, между кем, собственно, шло это противостояние…
Это была борьба между бывшей коммунистической номенклатурой и исламо-демократами, представлявшими довольно неожиданную и странную для своего времени коалицию. И, тем не менее, это была политическая борьба. Но, кроме того, это была борьба, где явно присутствовал религиозный акцент. Потому что Исламская партия возрождения Таджикистана – это единственная партия на всем постсоветском пространстве, которая потом стала легитимной, и мы знаем, что сейчас там даже есть депутаты. Это одна сторона медали.

Вторая – это межрегиональный конфликт. Помимо политического противостояния, это было противостояние между регионами. Третье – это была борьба за выживание, за землю и за воду, я бы так сказал. И последнее обстоятельство определило ее жестокость, когда уничтожались целые семьи, целые деревни, чтобы не было наследников тех, кто раньше владел землей и водой. Эти три обстоятельства обрекли конфликт и на протяженность, и на крайнюю жестокость.

Во время подписания мирного соглашения в Москве

Лидер Партии исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) Мухиддин Кабири часто жалуется на притеснения со стороны властей. Насколько для ПИВТ реально это перемирие, или полуподпольное положение так называемых "исламистов" за эти годы особо не изменилось?

Не все так просто. Во-первых, по поводу термина "исламисты" – он все-таки до сих пор носит у нас, в основном, негативный оттенок, а это не так. Исламизм – это, в общем-то, совершенно легитимное религиозно-политическое течение, парадигма его огромна, и та партия, которую возглавляет Кабири, это умеренные прагматики. Это люди, которые вполне понимают, что происходит в государстве, инкорпорированы в эту политическую ситуацию, и их отнюдь нельзя рассматривать как некоторых исламистов на Ближнем Востоке, как радикалов или, тем более, экстремистов.

Что касается притеснения или не притеснения, сама эта формула некорректна. В Таджикистане идет борьба за ислам, самыми разными силами. И, в частности, за послушный ислам, одомашненный. Главная суть этой борьбы – попытка одомашнить ислам и установить над ним контроль со стороны власти. Попытки предпринимаются самые разные. С одной стороны, сам Рахмон хотел бы быть если не имамом, то, во всяком случае, наиболее авторитетным человеком в мусульманской общине. На мероприятии в честь юбилея Ханафи он даже выступал с полубогословским докладом.

Но установить контроль над исламом не получилось. Там существует тот ислам, который ему лоялен, но и тот ислам, который себя ведет по-другому. Там есть и салафиты, и суфии, которые, так или иначе, самостоятельны или автономны. Установить контроль не получилось, в том числе, над системой образования. Есть медресе, полностью подчиненные власти, а есть центры обучения, где все это происходит самостоятельно. Любопытно, что символом попыток установить контроль был запрет, который шел от правительства (а, фактически, от президента) на посещение мечетей детьми. Это важный момент. И на этом фоне ПИВТ чувствует себя не совсем комфортно. Есть информация, что на выборах они собирают чуть ли не более 40% голосов – но у них всего два депутата. Если бы выборы были честными, то влияние вот этой умеренной исламской партии возрождения Таджикистана было бы, несомненно, куда большим, а может быть, это была бы даже и доминирующая партия. Но, так или иначе, роль ее была бы огромной.

Как, на ваш взгляд, будет развиваться это противостояние?

Я думаю, что трения, соперничество между ПИВТ и властью – это очень надолго. Интересно будет понаблюдать за следующими президентскими выборами, пойдет ли Рахмон еще раз на президентство (хотя по Конституции он не может этого сделать), либо же он изменит Конституцию. Или придет его дублер, будет такой вот тандем.

С этой точки зрения, конечно, очень важна будет позиция ПИВТ, как она себя поведет. Политический опыт у нее есть, есть политический здравый смысл, она сохраняет свое влияние.
Ну и есть еще, вдобавок ко всему, радикальная оппозиция. Это уже не ПИВТ, это совсем другие люди. И временами – и в прошлом, и в позапрошлом году – там были бои между исламскими боевиками и армией. Это все тоже, в общем-то, показывает, что в целом обстановка в обществе не так стабильна, как хотелось бы Рахмону.

Как на все эти события следует реагировать России, учитывая, что таджиков у нас много?

Таджиков у нас немерено, в прямом смысле этого слова. Потому что никто не знает точно их количество. Называют 800 тысяч, называют миллион, полтора миллиона. Но если полтора миллиона таджиков у нас, то там, получается, вообще мужиков не осталось. Кстати, там на улицах, действительно, намного больше женщин.

У России отношения с Рахмоном не такие простые, так скажем. Рахмон не собирается ни в Таможенный союз, ни, тем более, ни в какой Евразийский союз, проводит классическую многовекторную политику, поддерживает отношения и с Ираном, и с Китаем. Естественно, с Россией тоже, хотя есть постоянные обиды. Вот там недавно был Константин Косачев, и Рахмон ему высказывал некоторые свои пожелания. В прошлом году был конфликт с летчиками, это тоже осложнило отношения. Так или иначе, в целом отношения ухудшились. Я уж не говорю о проблеме Рагуна, где Россия в политико-технологическом отношении не поддерживает Рахмона. Иногда Россию даже обвиняют в проузбекской позиции.

А отношение к Кабири у Москвы позитивное. Кабири бывает в России, в прошлом году он, между прочим, участвовал в открытии таджикской мечети, и не где-нибудь, а во Владивостоке. Люди Кабири говорят, что чуть ли не половина мигрантов – члены ПИВТ.

Это действительно так?

Это, конечно, явное преувеличение, но проблема в том, что сейчас происходит исламизация мигрантов из Центральной Азии. Не только таджиков, но и узбеков. Раньше этого не было, раньше они были достаточно индифферентны к исламу, поскольку приезжали на заработки. Но многие мигранты находятся здесь достаточно долго, а отношение-то к ним плохое! Они живут в этаком психологическом и культурном гетто. Естественно, что ислам для них – это форма самозащиты, самовыражения. И по последним данным, на Курбан Байрам в Москве в прошлом году собралось около 80 тысяч мусульман, только вокруг Соборной мечети, и большинство – это выходцы из ЦА и с Кавказа.

Это, я думаю, проблема, причем проблема очень интересная. К тому же, не забывайте, что минимум 7% российских имамов (а по другим данным, и 17%) – это таджики. Это уже влияние, это уже таджикский фактор в российском исламе, я бы так сказал.

Как все дальше будет происходить в российско-таджикских отношениях, вопрос открытый, но без России сам Таджикистан не мыслится. Тем более, что там есть военная база, "космическое окно" и так далее. Но выстраивать эти отношения каждое государство будет, однозначно, исходя из своих собственных национальных интересов – которые порой могут противоречить друг другу.

Учитывая, что в Таджикистане существует мощная исламская оппозиция, вероятно ли там повторение событий, именуемых в просторечии арабской весной?

Я считаю, что влияние арабской весны будет отложено. Что-то – не сразу, но будет. Причем я уже вижу, как это происходит по Северному Кавказу, да и по Центральной Азии, где мусульмане – умеренные, более умеренные, менее умеренные – задаются вопросом: «но если Братья-мусульмане в Египте приходят к власти, если уж они в Тунисе формируют правительство, они легитимны, их признают, то почему люди с таким же мировоззрением на постсоветском пространстве подвергаются гонениям и притеснениям?» Поэтому, я думаю, что рано или поздно и в Таджикистане до этого дойдет. Единственное, не забывайте, что Ближний Восток – это Ближний Восток, там с 19 века все же очень силен элемент европейской политической культуры. Не она определяет весь ход событий, но, тем не менее, для них понятие демократия – это не пустой звук. А в Центральной Азии, в частности, в Таджикистане ситуация иная. Таджикистан был частью Советского Союза. Так что на Ближнем Востоке – европейское влияние, а здесь – советское. Поэтому плоды арабской весны, конечно, будут проявляться, но прорастать в ЦА будут намного медленнее.

То есть, в нашем эквиваленте, это будет что-то ужасное и дремучее?

А гражданская война в Таджикистане – это что такое? Там тоже был исламский фактор. Поэтому в данном случае я к этому отношусь как врач. Это не хорошо и не плохо, это данность. Тем более что Средняя Азия по-прежнему находится, в каком-то смысле, в транзите от советскости и непонятно к чему. Мы видим, насколько различен этот транзит, допустим, в Казахстане и в Таджикистане, но исламский фактор есть везде. И он будет дальше возрастать, особенно в Таджикистане и в Узбекистане.

Что касается непосредственных форм повторения в Таджикистане того, что было в арабском мире – все-таки Таджикистан не Египет. Да, общие тенденции есть. Есть политизация ислама, есть недовольство, есть коррумпированные режимы, но в какой форме это будет происходить… Знаете, я терпеть не могу, когда сравнивают Ливию и Сирию. Это, при всей географической близости, разные государства. Так что, возвращаясь к Средней Азии, что-то обязательно будет, но в какой форме, как резко, кто это возглавит, вопросы открытые. Для Таджикистана это опасно в силу регионализма. Как и для Ливии. Вот в этом отношении есть, конечно, угроза для целостности, но это не обязательно завтра произойдет, или послезавтра. Это долгий процесс. А предсказывать…Ну тут уже мы все допредсказывались, что ничего не понимаем.

Но, тем не менее, получается, что России стоит готовиться к тому, что в Таджикистане со временем будет исламское руководство – как в Египте, например?

А что, они готовились к тому, что сейчас происходит в Дагестане, что ли? Они готовились вообще ко всему Северному Кавказу? Наши все это недооценивают и неправильно понимают. Они вот только сейчас начинают что-то переосмысливать. Потом, мы говорим – Братья-мусульмане, Египет…Но, простите, ХАМАС-то катался в Москву, как к себе домой! А Братья-мусульмане уже письмо Москве прислали, "как мы вас любим". А Ахмадинежад – это кто, по-вашему? Вот будет такой Ахмадинежад, наследник Хоменеи, сидеть в Таджикистане, и ничего! Найдут общий язык.

Но, повторяю, вопросами уже задаются, "почему им – арабам – можно, и чем мы хуже?" Конечно, то, что происходит в арабском мире, подтолкнет к некоторым пертурбациям. Вот когда распался СССР, все кругом кричали – что узбеки, что киргизы, что казахи – «да мы такие сякие, мы водку пьем, какие мы мусульмане!» И когда наши независимые эксперты предупреждали, что там будет такой ислам, что мало никому не покажется, им возражали, «да вы что, там все коммунисты, все алкоголики». И что? И получили то, что получили – и в Таджикистане, и в Узбекистане, где исламская оппозиция тоже сильна. Это часть мусульманского мира. Да, это бывшее постсоветское пространство, но это еще и часть мусульманского мира со всеми вытекающими последствиями. А как они вытекают, мы видим на Ближнем Востоке.