Караматы во сне и наяву

Региональная общественная организация» Культурно-просветительский центр «Форум» издала вторую книгу Ризаэтдина Фахретдина из серии «Знаменитые мужи» – «Ибн Араби»: перевод со старотатарского на русский язык жизнеописания крупнейшего мусульманского философа-мистика Мухйи ад-Дина Ибн Араби.

Как в других книгах данной серии, Фахретдин избрал для осмысления научное наследие и деяния личности, на примере которой он сможет дать мусульманам образец научно-критического подхода. Таковой, согласно Фахретдину, заключается во всесторонней оценке и подведении итога, суммирующего разные мнения. Неоднозначная слава Ибн Араби как нельзя лучше подходила для этой цели: при жизни он пользовался неизменной благосклонностью эмиров и падишахов, которые осыпали его ценными подарками, и одновременно с этим подвергался ожесточенной критике религиозных деятелей. Одни называли Ибн Араби святым и «Величайшим шейхом» («Шейх аль-акбар»), а другие еретиком и «Самым неверующим шейхом» («Шейх аль-акфар»).

Наибольший ропот возмущения вызывала его доктрина единства бытия (вахдат аль-вуджуд). Фахретдин рассматривает ее в главе «Философские проблемы». Основное положение этой доктрины, занимающей центральное положение в суфийском мировоззрении Ибн Араби, таково: «Все вещи предсуществуют как идеи в божественном знании, откуда они испускаются и куда они в конечном счете возвращаются». Получить представление о ярости, которую вызывало это утверждение, можно в главе «Критики и апологеты». В частности, познакомиться с мнением Ибн Таймийи, согласно которому при знакомстве с вахдат аль-вуджуд «имеют полное право воскликнуть “Боже упаси!” не только мусульмане, но даже иудеи, христиане и сабии».

Сам Фахретдин в оценке идей Ибн Араби твердо стоит на позиции – писать биографии не с целью выяснения, кто они, герои повествования, «праведники» или «еретики», а исходя из того, что те и другие были учеными и писателями, которые оставили свой след в религиозной и общественной жизни. Уже во введении Фахретдин напоминает читателям о коранической заповеди придерживаться середины – «не превышать границы своих прав и не утруждать себя взвешиванием на своих негодных весах того, что является прерогативой лишь Аллаха Всевышнего».

Потому свое мнение о неоднозначной доктрине Фахретдин выносит после обстоятельного знакомства с противоположными мнениями видных богословов и обзора основополагающего труда Ибн Араби «Аль-Футухат аль-маккийя» («Мекканские откровения») в главе «Его сочинения и произведения, изданные в наши дни». Вывод Фахретдина таков: Ибн Араби признавал «вахдат аль-вуджуд» лишь в том значении, которое согласуется с Благородным Кораном, в любом случае «его намерение было приемлемым с точки зрения шариата – благодаря принятию и подтверждению им всех предписаний Корана и Сунны». Как видим, вывод взвешенный.

В предисловии к книге философ Шамиль Султанов говорит еще и о глубоком понимании изложенного Ризаетдином Фахретдином: благодаря его книге становится понятно, что Величайший шейх «не только укрепляет коранический принцип трансцендентности Аллаха, в противовес тем авторам, которые обвиняют его в пошлом пантеизме, но и демонстрирует эту трансцендентность в ее тончайшем многообразии».

На первый взгляд, современному человеку нелегко разобраться в доктрине единства бытия: ее положения состоят из комбинаций слов, лишенных корреляции с первой сигнальной системой, и человеческий ум может «зависнуть», сканируя и анализируя философско-богословские смыслы. Однако, по мнению Султанова, в наши дни как раз легче разобраться в благопотребных тонкостях трудов Ибн Араби, так как в современной науке в рамках квантовой физики начал формироваться концептуальный образ Реальности-Сознания, о которой говорил Ибн Араби применительно к пониманию Всевышнего.

Отдавая должное Ибн Араби как мыслителю, Фахретдин вместе с тем критически оценивает его излишнюю приверженность мистицизму. Ему как просветителю претит его чрезмерная вера в сновидения. Некоторые из них, содержащиеся в «аль-Футухат», он приводит на страницах книги в главе «Его жизнь и имущество. Посвященные ему элегии и его сны». Например, в одном из ночных видений Ибн Араби во время обхода Каабы слышит от незнакомого человека ошеломительные сведения: якобы тот является предком людей – самим Адамом, но не общеизвестным библейским, а тем, со дня смерти которого минуло более сорока тысяч лет, то есть одним из ста тысяч Адамов, созданных Аллахом. В другом сновидении Ибн Араби вновь видит Каабу, сооруженную из серебряных и золотых кирпичей, а вслед за тем – свою душу, что укладывается на месте недостающих двух кирпичей в верхнем ряду.

Нельзя не согласиться с Фахретдином в том, что Ибн Араби следовало бы проявлять сдержанность в сообщениях такого рода. Но нельзя отрицать и того, что рассказ о сновидениях Ибн Араби, а также о приписываемых ему чудесах (в главе «Его учителя и шейхи. Ученики и друзья. Его караматы») – захватывающе интересное чтение.

Потребность в чудесном по сей день коренится в человеческой природе. Она была свойственна людям и в ХIII веке, во времена Ибн Араби, и в начале прошлого столетия, когда Фахретдин с изумлением констатировал: «В последнее время исламский мир придавал чудотворным явлениям такое значение и выказывал по отношению к ним такое почтение, что можно было заподозрить Благородный Коран в призыве к вере в караматы в той же мере, что и к единобожию и принятию пророческой миссии Мухаммада». Тем не менее, несмотря на приверженность рациональности, Фахретдин и в этом вопросе придерживался серединного пути, резюмируя разговор о караматах следующими словами: «В том случае если сообщение соответствует установленным критериям достоверности, отказ принять его будет являться гордыней и упрямством, не важно, идет ли в нем речь о сверхъестественных явлениях или иных вещах».

Автор хранит самообладание на протяжении многих глав книги – когда подробно освещает биографию Ибн Араби, особенности его личности (вплоть до своеобразия почерка), вероубеждение и мазхаб; дотошно рассматривает такие актуальные для себя богословские проблемы, как философия и ислам, таклид и иджтихад, иджма и кыяс, всеобъемлющая милость; уделяет внимание вопросам, не представляюшим важность, с его точки зрения, ни для религии, ни для жизни мусульман – таким как Махди и Хидр, Кутб и гаус. Только теме Фараона Фахретдин вынужденно посвящает несколько страниц: будет ли этот, упомянутый в Коране, персонаж вечно пребывать в огне? или спасется, будучи очищенным по воле Всевышнего от скверны неверия? Разногласия в этом вопросе столетиями являлись источником взаимной вражды внутри исламского общества.

Только в 13 главе «Вердикт» Фахретдин разражается упреками в адрес Ибн Араби и других средневековых богословов. По его мнению, широкие и глубокие, подобные Атлантическому океану, познания, таких людей, как Ибн Араби, попусту растрачивались на караматы и кутбов, сны и озарения, веру фараона и вахдат аль-вуджуд, мир подобий и постоянные праобразы, «Кому они были нужны и какие пороки мусульман они исцелили?» – вопрошает автор героя своего повествования. В том, что умы мусульман были забиты иллюзиями, Фахретдин видел причину всех прискорбных событий и несчастий исламских государств: расстройство системы управления, отсутствие порядка и дисциплины в экономической и социальной сферах. Правда, с присущим ему чувством меры он тут же отмечает, что его жалобы, стоны и причитания касаются «благородного и почтенного человека, чьи достоинства и таланты приводят изумление, а нравственность и жизнь очаровывают».

Но к этому моменту читатель уже не нуждается в подобной оговорке, поскольку успевает проникнуться очарованием как личности Ибн Араби, так и самой книги. Изящество и воздушность ей придает большое количество стихов, представленных на ее страницах: бейтов, касыд, элегий, – в том числе и принадлежащих авторству Величайшего шейха. Ведь Ибн Араби не только являлся потомком одного из уникальных поэтов эпохи невежества Хатима Таи, но и сам относился к числу ученых, которые, обладая поэтическим талантом, охотно его использовали. Фахретдин предполагает, что именно по этой причине Ибн Араби был человеком крайне свободомыслящим и, как все поэты и сочинители, обладал веселым нравом и легкой душой. Он не приветствовал истязания души посредством насильственного запрещения того, что не было очевидным образом объявлено недозволенным; не соглашался вводить в категорию запретного, равно под разумными и абсурдными предлогами, действия, не ограниченные шариатом, и указывал на гибельность сужения [границ] разрешенного и дозволенного Всевышним.

Надеемся, что книга Ризаетдина Фахретдина «Ибн Араби» помимо интеллектуального удовольствия доставит читателю еще и текстовое, благодаря работе переводчиков со старотатарского и арабского Рустама Гатина, Анастасии Арслановой, переводчика стихов Алексея Саломатина и литературного редактора Галины Зайнуллиной.